— Лена, ради бога, что с тобой? — выпытывал он у сестры, когда, вволю наплакавшись, она понемногу приходила в себя.
Они уединились в том же пустом кабинете. Глаша не решалась войти, убрать со стола графин с водкой и ненужную теперь посуду. Все это вперемешку с разложенными картами оставалось на столе.
Рыдания больше не сотрясали Елену Павловну, тихо бегущие слезы она вытирала трясущейся рукой.
— Это пройдет. Ты не волнуйся. Не понимаю, что со мной, — бормотала она, избегая встречаться с его взглядом.
Он кликнул Глашу, велел подать горячего чая.
— Чай успокаивает, — сказал он, не вспомнив точно, от кого он слышал это.
— Только не чаю! — энергично воспротивилась Елена Павловна. — Скажи Никифору, пусть приготовит кофею.
— Кофею так кофею, — уступил он.
Пить кофе перешли в столовую.
— Кого ты убил, Миша? — глядя на него влюбленными глазами, болезненно улыбнулась она. — Разве ты можешь убить!
Полагая, что ее припадок вызвали его давешние неосторожные слова, которые она поняла буквально, он поспешил успокоить сестру, рассказал ей, что произошло на самом деле.
— Навряд ли и кровь прольется, мне это сгоряча вообразилось.
Его рассказ пробудил у Елены Павловны неожиданный интерес.
— Чай прятали под сеном! — воскликнула она.
— Не хитрая, но самая распространенная уловка, — объяснил он. — У таможенников нет возможности выслать наряды на все дороги, досматривать каждый обоз, каждую подводу. Контрабанду везут и по правой стороне через Оёк, через Ключи, и по левой через Кузьмиху, Смоленщину — контрабандистам пути не заказаны.
— Ну а после… Куда они девают чай?
— Разными способами: либо, миновав Иркутскую таможню, везут дальше в Россию, либо сбывают местным лавочникам. Те распродают в розницу. Ко всякому не приставишь следить, из опломбированного ящика вешает он или из приобретенного нечестно. Бывает, ловим, изымаем — несут убытки. Однако неймется: уж больно заманчив легкий барыш на контрабанде.
— Так разве ж их не в тюрьму, не на каторгу?
Михаил Павлович улыбнулся. В глазах у сестры было недоумение, такое же точно, как в давние наивные годы, когда она верила, что в жизни всегда торжествует справедливость.
— Скользкий народец торговцы. Никак его под жабры не ухватишь — налимом выскользнет. Если бы все было так просто, как думалось в детстве… Увы! Остается уповать что там, — большим пальцем он указал на потолок, — все зачтется. Мне, однако, пора.
Пристально глянул в лицо сестры: хотел убедиться, что успокоил ее, она не будет больше тревожиться за него понапрасну.
Уже выйдя на улицу, вспомнил ее прощальную улыбку — была в ней какая-то надломленность.