«А ведь ее тревожит еще что-то. Непременно зайду вечером. Нужно поговорить с ней начистоту».
Подлинную, как ему показалось, причину душевного расстройства сестры Михаил Павлович выведал нежданно. Подходя к зданию полицейской части, он увидал Мирошина, идущего наперерез. Шинель строго и ладно облегала юношескую фигуру. Снег под сапогами околоточного скрипел с особенной яростью, подчеркивая силу и устремленность его походки.
«Старательный, исполнительный малый. Напрасно я его обидел», — признал Михаил Павлович.
Мирошин поднял голову и увидал помощника пристава. Даже морозный румянец на его щеках притушился выступившей внезапно бледностью.
Сейчас Михаил Павлович корил себя за недавнюю вспышку. Он хорошо понимал состояние Мирошина, вынужденного подавлять свои чувства. Движимый раскаянием, окликнул околоточного. Мирошин, подойдя к нему, машинально сделал под козырек. Сухой взгляд был нацелен в пространство поверх головы Михаила Павловича.
— Полно, голубчик, не гневайтесь на меня, — поражаясь мягкости своего голоса, проговорил Михаил Павлович. — Я был несправедлив и, поверьте, искренне сожалею. Ради бога, простите мою несдержанность.
Взгляд Мирошина с необычайной живостью пробежал по лицу помощника пристава. Неожиданное извинение произвело на него сильное впечатление: потребовалось немедленно удостовериться в искренности произнесенных слов. По-видимому, доброжелательная мягкая улыбка Михаила Павловича подействовала на него убедительней слов: он весь радостно вспыхнул, в темной синеве глаз блеснули слезинки.
«Мальчик не лишен чувствительности», — подумал Михаил Павлович, довольный своим поступком. Не много чести обидеть подчиненного тебе человека, но повиниться перед ним в совершенной бестактности требуются мужество и твердость характера.
— Да, да, Мирошин, забудьте обидные слова, вы их не заслужили.
Околоточный, должно быть опасаясь, как бы у него и впрямь в порыве чувствительности не брызнули слезы, поспешил отвернуться, сделал вид, будто ему необходимо высморкаться, извлек из шинели платок и на мгновение закрылся от чужих глаз.
Нельзя было далее мучить его своим благородством.
— Вы, кажется, устроились в нумере? — спросил Михаил Павлович.
— На подворье в нумере, — с готовностью ответил Мирошин: перемена предмета разговора облегчила его положение. Хотя его глаза все еще оставались чуть влажными, теперь он мог уже не опасаться, что из них брызнут непрошеные слезы. — В соседнем нумере поселился весьма подозрительный субъект: присматриваюсь к нему и никак не могу сообразить, что он собой представляет.