Окровавленный платок Михаил Павлович выбросил в помойное ведро, предварительно испачкав сапожным кремом. Нож вымыл под рукомойником, потом долго, трижды намыливал руки, умывался, не жалея воды. Еще и одеколоном протер пальцы и почистил под ногтями.
Не найдя подходящей тряпицы, завернул нож в кожаный лафтак, который у него остался с прошлого года, когда ему чинили седло, и хранился в столе не столько для возможной надобности, сколько по забывчивости. Насколько он помнит, ножны к охотничьему ножу были деревянные с оковкой из серебра.
Обвязав кожаную укладку тесьмой, чтобы не развернулась, положил свой трофей обратно в карман шинели. Он еще не решил, как ему поступить.
Вначале нужно было навестить сестру. После уже наведается в часть, займется делами.
Город неузнаваемо переменился. Вернее сказать, у Михаила Павловича возникло такое чувство — город переменился. А что именно переменилось, он не смог бы сказать. Во всяком случае, глазом этого не заметишь. Никогда прежде не улавливал он сытного запаха из пекарни Митиных, смешанного с приторной вонью из прачечной мадам Кухляевой — непереносимая смесь. Да еще сюда же накладывалась гарь из трубы дома Медведевых. Черт знает что они там жгут! Все эти разные запахи то смешивались, то достигали обоняния Михаила Павловича каждый раздельно. Под ногами похрустывало не столь громко, как накануне, без истошного визга. Но было холодно и ветрено. Ветер врывался в лабиринты дворов и улиц с Ангары, взвихривал редкий мусор и снежную пыль, вылизывал затверделые сугробы и зеркально оглаженную колею посреди улицы. Кажется, никогда прежде он не замечал в Иркутске такой погоды: не весна еще, но и не зима уже.
В знакомом обличье домов и заборов неожиданно проглянула не замечаемая прежде душа города. И была она на редкость неровной, пестрой, как душа раскаявшегося грешника — ничто еще в ней не определилось окончательно. Уж куда как привычный глазу дом Валежиных предстал чуждым, словно увиденным впервые. Поразило несоответствие его составных частей: боковая, выходящая во двор бревенчатая стена с угрюмыми кирпичными выступами не увязывалась в одно целое с нарочито игривой формой парадного крыльца, бесстыдно выпятившегося в улицу.
Поэтому ему удивительно было встретить в прихожей обрадованно улыбающуюся Глашу: девка вела себя так, как будто ничего не произошло, как будто особняк Валежиных продолжал жить своей обычной жизнью. Приняла у него шинель и папаху, торопливо горячим полушепотом известила, что Ивана Артемович дома, внизу, вернулся только утром, отлучался по делам, Елена Павловна в детской с няней и малышами, как всегда в это время.