Морган, услышав плач брата, заворочался. Пока еще спит, но это ненадолго. Лорен протянула руку, ухватилась за переднюю часть трикотажного комбинезона Райли и начала собирать ткань в кулак. Когда комбинезон натянулся достаточно, чтобы превратиться в тугой сверточек с ребенком внутри, вроде тех, что рисуют на картинках с аистами, Лорен, не дыша, подняла его одной рукой и переместила к себе на колени. Это заняло всего секунду, но она все равно ужасно волновалась из-за того, что его голова болталась без всякой поддержки на тоненькой гибкой шее. Только потом она вспомнила, что два часа назад, когда Райли вытаскивали из нее металлическими щипцами, его с силой тянули за голову с полной уверенностью, что эта шея, на вид такая тонкая и хрупкая, выдержит и вытянет следом за собой все его тело.
Пока Лорен пыталась покормить Райли, Морган совсем проснулся и тоже заплакал от голода. Она беспомощно слушала этот плач – неотключаемый сигнал тревоги, который передавался напрямую в ее мозг и заполнял все доступное пространство, так что она могла думать лишь об одном: накормить, успокоить, сделать все, чтобы крик прекратился. Спустя несколько нервных и тревожных минут Лорен просунула мизинец в уголок рта Райли, чтобы отцепить его от груди. Одной рукой она с трудом положила его обратно в кроватку, чтобы тут же взять его голодного брата. На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая только чмоканьем маленьких губ: один ест, второй наблюдает. Но затем Райли вспомнил, что не закончил свою трапезу и по этой причине бесконечно несчастен.
Пока Лорен кормила одного, другой требовал, чтобы его покормили, и она все меняла их местами в этом сизифовом цикле, которому, вопреки ее надеждам, похоже, не было конца. Один раз она нажала на кнопку вызова помощи, но помогать явилась такая суровая и недовольная акушерка, что Лорен не решилась звонить снова. Время то тянулось, то ускорялось. Измученная, она то и дело проваливалась в беспокойный, некрепкий сон. Ее тело нуждалось в отдыхе и восстановлении после родов: целого дня схваток, долгой бессонной ночи и еще одного бесконечного дня. Но вместо отдыха случилась вот эта ночь: поднять, повернуть, накормить, положить, и так по кругу; по многу минут сидя в неудобных позах, отчего все тело ломит и ноет спина; едва ворочая отяжелевшими руками и мучаясь от боли в растрескавшихся, кровоточащих сосках, которые, едва подсохнут, пора снова совать в беспощадные тиски детских десен. В придачу закончилось действие анестезии, и ее изувеченный таз вспыхнул болью: там, где ее разрезали и зашили, там, где от натяжения произошли разрывы.