— Надо мне тебя вспоминать, — схватил он медаль и прикрутил к нижней рубахе. — Ты, тетка, уходи. Я баб не люблю.
— Да любишь, Кузя, любишь, — ответила она с прежним смешком. — Откуда же тогда Юрка взялся, через пять месяцев после свадьбы! Откуда взялся Венька, пузан косолапый? А Санька откуда? Мужик мужиком, а за титьки дергает, прямо беда с ним.
— Титьки?.. Что еще за титьки?
— А вот то, а вот это, — навалилась она на него, принялась целовать.
И что-то такое, вопреки его желанию, начало проступать сквозь чуждые поцелуи. Только не вовремя какая-то собака принялась подлаивать, поскуливать возле кровати. Он хвать рукой — вроде бы ничего нет, скулеж прекратился. Но стоило поуспокоиться — собака загавкала, завыла еще громче. Он снова хлесть ее ладонью — в пустоту, опять в пустоту. А ведь было ясно: воет собака не зря, и на ней-то он и сосредоточил все внимание. Чего ж, собак он сейчас любил больше баб. Да вот собаки куда-то все запропали, а бабы — нет, надоедают день и ночь. Ах, если бы собаку, собаку ему!
— Тетка, — решился Кузьма попросить, — привела бы ты и в самом деле его.
— Кого, Кузя?
— Известно, Балабона.
Домна аж отшатнулась от него, смотрела, смотрела и убежала куда-то. Он думал — сейчас же и приведет собаку, а она привела Калину. Ну, он и доктору повторил:
— Балабона мне надо.
И Калина на него выставился, словно никогда не видывал, но, будучи все же мужиком, разрешил:
— А ведь и верно, надо.
Самое малое время спустя и Балабон явился. С этого и началась для Кузьмы новая жизнь. Когда ему Домна уж особенно досаждала, он гладил собаку и говорил:
— Где-то мы с тобой были? Куда-то мы с тобой ходили?..
А однажды гладил вот-так, гладил и вспомнил:
— В Весьегонск ходили, куда же еще. Из снегу-то Домну ты вытащил? Ты, Балабон?
— Верно, Кузя, верно, — поспешно поддакнула Домна.
Кузьма гладил собаку и силился вспомнить, что же связывало ту Домну с этой. Собака поскуливала возле кровати, подлаивала. И что-то прилипало к ладоням, хорошее. Что-то совсем другое разгоралось в душе, светлое. Словно штора на окне раздвигалась и проглядывало солнышко — морозное, ясное. Из стылого марева вначале показалась огромная рыжая собака, потом показался он сам, потом откуда-то, все вроде бы из того же снега, явилась шалью укутанная баба… Он озадаченно закрыл глаза: бабы ему были не нужны, особенно всякие там Дудочки. Но видение не проходило. За снега, за сугробы отодвинутая баба очищалась от мерзлющей наледи, разоболокалась, скидывала белый противный халат, надвигалась на него, называла его ласково Кузей, подтаивала… и вдруг в какой-то момент оборотилась вот этой, Домной. Нет, уколы не делала, не щекотала, а все гладила, гладила по голове. Мать честная, Домна! Открытие так ошеломило Кузьму, что он вскрикнул: