— Неуж ты?
— Да я, я, Кузя.
— А Балабон?
— Да под рукой он у тебя.
Кузьма разлепил смерзшиеся веки и, к своему удивлению, сделал другое открытие:
— Нет, Балабон был побольше, порыжее.
— Побольше, порыжее, — и это подтвердила она. — Как бы он меня, такой-то плюгавенький, из снега вытащил?
Кузьма еще присмотрелся. И если баба выбиралась из снега, росла на глазах, румянилась, то Балабон, наоборот, в снег погружался, уменьшался до размеров лопоухого щенка. Ну, что за собака!
— Прогони ты ее, — сказал Кузьма. — Эта тебя из снега не вытащит.
Домна опять сбегала за Калиной, и Калина, мужик хороший, цыкнул:
— Цыц тебя, писюха! По-ошла!
Лихо так выпроводил собачонку. Повеселев сразу, Кузьма похвалил его:
— Бедовый ты, Калина! И я бедовый. Я гулять хочу.
Нет, настоящим мужиком оказался Калина, разрешил им с Домной гулять сколько хочется. Кузьма поначалу опасался, как бы она обратно в противную Дудочку не обратилась, но ничего, обошлось. От снега и мороза у него свежела голова и глаза вроде бы прояснялись. Эта Домна, как он замечал, все больше и больше походила на ту, которая привиделась ему в морозном снегу. Он теперь сам стал ее поторапливать, заводя в такие нетореные пустыри, что она пугалась. А на второй или на третий день, который выдался особенно морозным, вдруг взял да и завалил в призаборный сугроб и стал звать:
— Балабон, да тащи ты ее, тащи!
Даже стало обидно, что сама выбралась из сугроба. Не поспел Балабон, опять куда-то запропал. И Кузьма пошел искать его. И надо же быть такой встрече — Спиридон Спирин собственной персоной! Кузьма не поверил поначалу, как слепой, ощупал ему лицо:
— Ты вроде поглаже был?
— Был, да сплыл, — сипловатым, надорванным голосом признался Спирин. — Отощал я сильно, от самой Мяксы топаю. Нет чего поесть?
Кузьма подспудно чувствовал, что со Спириным у них какая-то давняя вражда, но ничего ему в вину сейчас поставить не мог. Забылось все. Да и Домна поторапливала:
— Чего стали на дороге? Кормить надо мужика.
С тем и пришли к себе, накормили Спирина кашей, отпоили чаем. Но на этот раз Калина не уступил, как его Кузьма ни просил, — вытурил Спирина вон. Да Спирин и не упирался, он все твердил:
— Дошел, теперь-то уж я дошел! Слышь, как бахают?
А чего слушать? Бахали так, что стекла дрожали. И Кузьма вспомнил под этим впечатлением еще одно слово: зенитка. Он с этим словом и проводил Спирина, говоря:
— Ты, Спиридон, ее, зенитки, держись. Она тебя к людям выведет. Она тебя на путь истинный наставит.
Спирин был словно не в своем уме, радовался стрельбе зениток, все повторял: