— Едрит твою кавалерию! Когда мы ходили рысью шагом арш…
А когда это было и что было? Все-то он перезабыл, даже и к женщине подступиться не мог, только попусту топтался да поддергивал сползавшие штаны.
— У, отоп-отопыш, — поторопила его Домна, — разоболокать надо.
С юбкой было хоть и не просто, но понятно: тащить, чего ее. Через голову. Она завернула мокрое сукно, кое-как стянула, вконец раскудлачив женщину. А дальше?
— Ножиком разве пазгануть, — подал совет Коля.
— Ножиком! А материя какая?
Материя была зеленая, крепкая и снизу была подбита мехом — тонким, мягким, вроде как козьим. Нет, Домна не могла портить такую материю. Она терпеливо, пуговицу за пуговицей, прошла весь ряд, удивляясь, что под меховой одёжкой у женщины оказалась только ночная тонкая рубашонка — будто пена розовая, воздушная.
— Гли-ко! — сообразил и Коля. — Все равно как голая.
— Сам ты голый, отопыш, — остановила его любопытство Домна. — Куляй, да не заглядывайся.
Когда женщину перевернули, меховой мешок поослаб, и его удалось за рукава стянуть до пояса. Теперь надо было тянуть и дальше. Домна оглянулась, во что бы в таком случае укутать женщину, и Юрий-большун на этот раз перехватил ее взгляд, приволок с полатей тулуп.
— Ой, горе старое, давай ты… — поторапливала она сделать последнее, что сделать надо было без всякого сомнения: промокло ведь все.
Коля потащил меховые штанины, которые были засунуты в сапоги, все это с грехом пополам содрал, а Домна укутала женщину в тулуп, недоумевая: как же так, баба, а на ней только и всего, что срам прикрыть?
Женщина уже подергивала головой, и Домна поняла ее желание — откинула с лица раскудлаченные волосы, посмотри, мол, как тут у нас.
— Откуда ты, сердешная?
— Оттуль…
Больше Домна пока ничего не спрашивала, а женщина ничего не говорила — тоже, как и малец, сморилась в тепле.
Было удивительно: лежит человек, нищ и гол, и вроде как счастлив, светлеет лицом. Да женщина и без того светлой казалась, насквозь пробеленной, хоть и темная волосом. Холсты, когда их промораживают на снегу, белее не бывают. Голодная прозрачная бель, но было под ней и нечто свое, природное. По мере того как отогревалась женщина, верхняя бескровная набель помаленьку сходила, а та, нижняя, оставалась, даже делалась плотнее, как бы густела. Домна взяла свой гребень, цапнула раз-другой по свалявшимся волосам — не пошел, увяз гребень. Давно не мылась, горемыка.
Домна отложила мытье на завтра, а сейчас пока себя спросила: «А кормить-то их чем-то надо?» Она уже забыла, что сама еще не ела, что ребятня тоже заждалась, что сидит на разувайке Коля, ждет своего законного стакана бражки. Эта, пришлая, совсем была слаба. Если уж и в тепле не подает голоса, дела ее плохи. Кормить надо, думай не думай.