Аверкий с Капой, котлом, железной печкой и связкой горбылей пошел передом на лучшей лошади, за ним Коля-Кавалерия на любимом им меринке, остальные женщины и ребята-возчики завалились кто куда на сено — поскрипели-поехали в пять саней.
Ехали вначале на Бесин увал, а потом круто свернули в обход подтопленной морем, длиннющей затони, чтобы на той ее стороне выйти на большак. Каждый ручей, впадавший прежде в Шексну, образовал такую затонь, а реки побольше на многие километры втянули в свои прибрежные лога морскую воду — и посуху не перейти, и по тонкому ледку не проехать. А подпруженная Ольховка-река прошла лукой чуть не до Мологи, тоже ставшей морем, и провела воду почти насквозь через все Забережье. За сутки не объедешь, если кружить. В узком месте еще мужиками была посажена на колья кладь, чтобы прямо выходить на большак, а как же с лошадьми?.. В этих разнотолках Алексеихе удалось погреть свой голос, но Аверкий заверил: пройдем. Его везде черти носили: промышлял птицу да и лосят постреливал. Ясное дело, бывал и там. Алексеихе пришлось смириться, довериться Аверкию.
Снег тонкий, не помеха саням. А передом шел оставленный на развод жеребец — Аверкию хотелось покрасоваться. С его дровней заносило ветром в конец обоза повизгиванье Капы-Белихи, словно ее щекотали на морозе, и Алексеиха вытянула жилистую шею:
— Кой леший вытворяют там?
— А то и вытворяют! — в тон ей усмехнулась Домна. — Тебе-то что? Лучше скажи — зачем Спирин приезжал?
— А то не знаешь? Телефон новый привез.
— Да откуда мне знать? Телефон дак телефон.
— Ой, Домна! Смотри, Домна! Допрыгаешься. Может, и Спирина заодно бы побила, а?
Домна не ответила: что было отвечать? И Алексеиха больше таких вопросов не задавала. Самой тошно спрашивать…
В дороге она все же держалась Домны, Домна держалась Марьяши, а сама Марьяша пасла ребят. Ростом уже высокие, но тощие, как весенние журавли, они на подъемах вышагивали по снегу, помахивали кнутами. Как ни схожи были, а все же замечалось: верховодит Митя. Брат его, Володька, не любил вылезать вперед. Он и сейчас уступил председательские сани, хотя в них-то и запрягал свою лошадь, — в последний момент Алексеихе вздумалось сесть на заднюю подводу, и Митя решил быть у нее за кучера. В конце концов, считал он, гонцом в Мяксу его Алексеиха посылала, и он привез такого важного уполномоченного. Все это заставляло его лихо сбивать шапку набок и посвистывать, подергивать вожжами, чтобы лошадь тыкалась мордой в Володины дровни. Володя сердился, Митя дразнил брата.
Было и другое его отличие — косолапость. На подъемах он не шел, а кандыбал, выворачивая на стороны и без того кривые ноги. Знатоки вроде Коли утверждали, что когда подрастет, его обязательно возьмут в кавалерию, на что Марьяша отвечала: «Молчи, старый мерин, неуж?..» Дальше страшновато и договаривать. В армию его могут взять только через два года — неужели к этому времени не утихнет все?