В сенях она долго гремела, и всего-то на три ступеньки взлезая, и дверь ей поспешил открыть Венька.
— Ма! — закричал он прямо с порога. — У нас опять объедалы!
Перешагнув порог, Домна опустилась тут же на пол. С первого взгляда все поняла — не забылся еще ночной приход Марыси. Ее такая усталая обида захлестнула, что и слов не находилось. А Марыся совсем радостно:
— Тетка Домна! Бачыте, кто к вам пришел?
Домна видела — и не видела ничего. Перед глазами у нее пошли синюшные круги. Привычные очертания светло-сосновой избы скруглились и тоже ссинели. Она не сразу сообразила, кто эта обожженная зимним ветром, закутанная в платок женщина, — и платок, и само лицо тонули в синих волнах. Угарным призраком наплыла она на глаза, склонилась. Домне хотелось оттолкнуть ее, да было не поднять рук. Только и смогла, что спросить:
— Неуж ты, Лутонька?
Домна соображала, что бы это значило, силилась отогнать угарный бред. Вот и явилась пропащая сестрица, непутевая разлучница… Ни ее с Кузьмой не разлучила, ни себя, видно, не сберегла: три года для нее стали как тридцать лет. Домна приглядывалась, но мало что осталось от Тоньки-Лутоньки; нос заострился, глаза запали, руки, когда прикоснулась, дрожали. Жалкая какая-то. А Домна не могла вызвать в себе жалости, прошлое вспоминалось. Восемнадцатилетняя Лутонька с молодой дури, сослепу встряла между сестрой и ее детным мужем, закружила всех, сама закружилась — и той же порой унеслась в Карелию. Вихрь и есть, бестолковый и пустой. Мало ей было ребят, на женатого глаз положила! Кузьму в грех ввела, сама стала путанкой, а сбежала с каким-то проезжим пограничником. Как тот смешной памяти Лутонька: всю жизнь жен искал, восемь раз женился, а на кладбище свезли чужие люди. Может, и не так было, может, и Лутоньки никакого не бывало, только за всяким путаным человеком его смешная слава тащилась. К Тоньке как прилепилось: Лутонька да Лутонька… Со стыда, не иначе, и пограничнику на шею кинулась: в три дня пьяненького отпускника на пристани окрутила, вещички в узелок связала и улепетнула из деревни замужней девицей. Мать тогда еще жива была, сказала: «Глаза бы мои не видели, как возвернется…» Ее, материны, глаза не видят, а сестра хоть стой, хоть падай от горького смеха: сбылось пророчество!
— Вспомнила нас?
— Вспомнила, Домна.
— Откуда ты сейчас-то?
— Из Карелии.
— А пограничник-то твой где?
— Не знаю, мы давно с ним разошлись.
Дальше и расспрашивать не стоило: путного ничего не будет. Стороной доходили вести, что вроде бы появился у них ребеночек, а они и вместе, оказывается, не живут, — возьми ее за рубль двадцать!