— Хлеб да соль, — сказала Алексеиха, проходя к столу.
— Какой хлеб! — повернулась к ней Барбушиха. — Поешь вот и ты. Тоже не манной небесной сыта.
Алексеиха покатала в руках картофелину, торопливо почистила и так же торопливо принялась распоряжаться:
— Ладно, кто в лесу был, тот отдыхает. А ты, Настасья, за сенами, а ты, Светлана, будешь скотницам помогать навоз выкидывать, а ты, Ия, овец стричь пойдешь.
— Не пойду! — последней услышала свое, а первой закричала Ия. — Провоняла я от вашей шерсти. Остатний-то день не погулять?
— И я от навоза вашего провоняла! — взахлеб поддержала сестру Светлана. — На окопы ведь завтра, сама говорила.
— А у меня мужик из лесу пришел, обиходить надо! — третьим голосом так и расколола надвое избу Барбушиха.
Но Аверкий, шмякнув картошку обратно в чугун, коротко возвестил:
— Ну! Пойдете, куда занаряжены.
— Пойдут, пойдут, — как о деле решенном повторила Алексеиха. — И ты, Тонюшка, завтра пойдешь на наряд. Думаешь, сбежала от сестры, так и от меня сбежишь? От меня никто не сбежит, не-ет, — рассмеялась она так уверенно, что не только Тоня — все домашние попритихли.
Сделав нужные распоряжения, она спешила уйти, чтобы собрать побыстрее на работу свой отощавший народ, но Аверкий ее попридержал за локоть в дверях:
— Ты погоди. Ты дай мне вечерком на часок лошадку какую.
— Так уж и приспичило? — отстранила его руку Алексеиха.
— Приспичило. Сенишка привезти надо.
— Да ведь не последняя же охапка на повети.
— Не последняя, верно. Но сегодня-то у меня выходной, между отдыхом и дело свое сделаю, не надо будет отрываться потом.
— Прав ты, как всегда, Аверкий, — с некоторой ехидцей, но согласилась Алексеиха. — Как кончит Настасья дело, возьмешь.
Он в знак согласия склонил голову, а когда Барбушиха собралась на наряд, ей уже строже наказал:
— Не мытарь лошадь особо. Мне еще Тонюшку придется взять помощницей.
Барбушиха хотела было пуститься в расспросы, какие такие помощники нужны здоровому мужику, но он ее тут же осадил:
— Ну, посуровее оборачивайся. Мясо у меня в лесу лежит.
Дочки, ругая председательшу, тоже ушли, и он уже одной Тоне растолковал:
— Нельзя зимой без мяса, отощаем. Кричать, однако, об этом на улице не надо, народ от голода завидущим стал. Ты-то ничего, поможешь?
— Чего спрашиваешь, дядька, не на даровой хлеб пришла.
— Ну и ладно. Подремлю я пока…
Он и поспал-то, кажется, самую малость, когда у него над ухом Тоня закричала:
— Дядька, а дядька! Проехала Настя с последним возом, сейчас пригонит лошадь.
Барбушиха на порог, а они с порога: сели, свистнули и поехали.