Аверкий правил вначале по той самой дороге, по которой ездила сегодня Барбушиха и по которой еще раньше ездила Домна за дровами и за сеном. В самое лютое заснежье здесь прощупывалась копытами твердь, а нынешнее предзимье вышло малоснежное, дорогу накатали так, что сани повизгивали. Одним махом доехали до ближних сенокосов, миновали с десяток дровяных костров и стали пробираться на закраек, на глухие лесные полянки, где и явно, и тайно ставили стожки для себя. Этих полянок было не счесть, и разобраться в их лабиринте мог не всякий мужик. Но Аверкий лес знал как свое подворье. С накатанной дороги он уверенно свернул на малоторную дорожку, потом на одиночный чей-то след, а потом направил лошадь прямо по целику. Он поутру прошел на лыжах взад-вперед, вот и вся дорога. Лошадь теперь подвигалась тяжело, набродом — на мягких мхах даже малый снег казался глубоким. Аверкий слез и пошел сзади; слезла и Тоня, широко ступала в его расшлепистые следы. Лошадь всю свою жизнь шастала по этим лесным урёмам, перла вперед без понуканий, по еле заметному лыжному следу. Так, в тяжелом поту, и вышли они на глухую просторную поляну. На ней стояло три стожка, и Аверкий окинул их цепким хозяйским глазом. Его стожки, его домашнее молоко и мясо! А вот и мясо лесное… Подойдя к ближнему стожку, лошадь зафырчала, забила копытами.
— Ну ты, уймись! — прикрикнул на нее Аверкий так же, как кричал и на Барбушиху, но сена сейчас же дал — сухого, с дровней.
На той стороне стожка в том самом положении, в каком свалил ее жакан, лежала уже закоченевшая лосиха. Аверкий ее и снегом не закидывал. К чему? Забреди сюда волки, снег не поможет, а другой опасности в этом лесном углу для мяса не было. Он присел на закоченевшую тушу и похлопал по замшелому боку:
— Сильна, зараза. Варева-то, Тонька, варева сколько!..
Ему нравилось, что девка не выразила ни удивления, ни страха. Чему удивляться, чего бояться? Лесная животина для того и бегает возле стожков, чтобы в чугун попасть. Ей хочется есть, и человеку хочется есть. Кто кого перехитрил, тот и жить на белом свете остался. А он, Аверкий, мог быть доволен своей хитростью: еще в сумеречье заметив выступавший из кустов дымчатый хребет, спешить не стал, обошел с заветрия, тихо по мягкому снегу подкрался, обтоптался вокруг и отдохнул, прежде чем пустил первый и последний жакан. Не то чтобы он жалел зарядов, но просто пустая пальба есть пустая пальба: или удерет подранок за десяток километров, ищи свищи тогда, или на стрелка сдуру кинется. Нет, Аверкий бил наверняка, редко вторым патроном пользовался.