Антонина торопливо вышла из кабинета, и глаза её вспыхнули, словно изнутри зажгли стосвечовые лампочки. Она прижалась к Олегу и счастливо вздохнула.
— А ты чего сразу домой не пошёл, сыночек? Ведь устал небось с дороги-то и с вещами ещё…
— Соскучился, мам, — уткнувшись ей в шею, пробормотал он.
Антонина тихонько рассмеялась.
— Во как, совсем уж мужик, а по мамке соскучился, — с фальшивым смущением произнесла она, победно оглядываясь на сотрудниц. И те тотчас подхватили, подыгрывая начальнице, кто искренне радуясь, кто в желании угодить.
— Так счастье-то какое, Антонина Николавна! По кому ж скучать-то, как не по матери родной?
— И правильно! Мать дороже всех, значит, уважает, ценит заботу.
— Да сколь ни расти, для матери всегда дитём будешь.
Слова эти и фразы, что вроде расхожие и знакомые и даже навязшие на зубах из собраний и книжек, сейчас казались безбрежным светом, что окутал Тоню Князеву счастьем огромным и тёплым. Щедро награждая за горькие месяцы тоски и невозможности повернуть всё вспять, когда не было в их жизни проклятой невестки и неудачного брака и размолвки с сыном.
Дома угомонились только к ночи. Отец на радостях хватил лишнего, но сидел, расслабившись, понимая, что не будет сегодня от жены никакого нагоняя. Тётка постоянно вскакивала из-за стола, бежала к зеркалу. Оглаживала на груди кофточку тонкого трикотажа. Надела её даже ценника не сняв, и картонный листок на длинной шёлковой нитке так и болтался из-под ворота по спине. Вот ведь красота! И как это племянник с размером угадал, ну тютелька в тютельку! Словно для Лизаветы шили. Олег загадочно хмыкал: тоже ещё сложная загадка, попросил примерить экскурсоводшу, она с тёткой вроде одной комплекции. Но раскрывать секрет не стал, ведь Лизавете приятно думать, что он сам догадался, какой купить размер. Счастливая бабаня, расставив худые локти, перебирала пальцами бахрому широкого шарфа из мохера. Батюшки-светы, Царица небесная! Лёгкий-то словно облако, а греет как шуба! Хоть зимой без польта гуляй в одном этом шарфе и не замёрзнешь! А что Гена зять в майке сидит, как вахлак, всё равно? Уж такую рубашку ему Олежек привёз любо-дорого. Антонина сурово зыркнула. Ещё чего, сейчас вот за столом нарядную рубаху и натянет, а капнет спьяну вином или винегрет, упаси Господи, уронит. Рубашка пусть лучше в шкафу повисит. И отчитав неразумных родственников, тотчас смягчилась, и глаза потеплели, ласково поглядывая на играющие разноцветными искрами фужеры чешского стекла, над которыми Олег всю дорогу дрожал, как над грудным ребятенком.