— Сынок, а малой-то чего привёз? — вдруг спросил отец, и счастливые лица семьи мигом потускнели.
— Ты, Гена, шёл бы спать, — проворчала тётка. — Выпил лишнего, так иди ляжь. Бурчишь невесть чего.
— И то! — тут же подхватилась бабаня, словно подлив масла в огонь. — Совсем напился, себя не помнишь. На весь табор Олежке гостинцев тащить? Этим голодушным сколь ни дай, всё мало!
Антонина задохнулась от возмущения. Мужа аж глазами просверлила насквозь: ну зачем, зачем он неосторожным своим вопросом разрушил её счастье, что лилось сегодня рекой, обещая утопить на дне все неприятные воспоминания?
Олег обнял мать за плечи.
— Да ладно, мам, чего ты? Давай лучше ещё по рюмочке под жаркое, а, мам? Вот я уж вроде всё попробовал, а как посмотрю так словно и не ел, — и он протянул матери тарелку, прекрасно зная, какое впечатление на мать произведут его слова. И точно, та вновь заулыбалась, с готовностью наполняя тарелку и глядя на сына сияющими глазами. И чтобы вновь не повисла опасная пауза, Олег, наполнив всем рюмки встал и многозначительно прищурился:
— А теперь знаете за что выпьем?
Семья почтительно затихла в ожидании.
— Выпьем за мою новую должность … — Олег помолчал, чтобы придать сказанному больше весу. — Теперь я не автомеханик, а персональный водитель. Генерал-лейтенанта Васильева Егора Викторовича.
Тётка вскрикнула, мать стиснула руки на груди, бабаня часто-часто закрестилась, глаза отца расширились до невозможности, и подцепленный на вилку ломтик маринованного помидора упал-таки на майку, оставив на ней алый подтек.
Тоня не бросилась к сыну как Лизавета и бабаня с криками и поцелуями, но в её глазах было столько любви обожания и счастливой гордости за Олега, что он всем телом, кожей, каждой самой маленькой жилкой ощутил, что теперь он стал достойным сыном Антонины Князевой. Таким, каким она мечтала его видеть с самого рождения.
Уже совсем за полночь спустились с отцом на улицу покурить. Хотелось посидеть в тишине на рассохшейся, давно не крашеной лавочке в сонном и родном дворе. Олег только сейчас почувствовал, как он устал и глаза слипаются. Но усталость была приятная вроде как у спортсмена, что к финишу пришёл первым и теперь может насладиться победой и расслабиться. Отец долго ещё шёпотом восхищался: надо ж, как сынок-то пошёл. Экая удача привалила, другому за всю жизнь так не повезёт. Олег не стал рассказывать, что удача-то на самом деле заключалась в том, что шёл он как баран на веревочке за пронырливым Гуськовым. Признаться — значит, рассказать всё и про Ирину Сергеевну, и про красивую дорогую бутылку, что привёз кадровику Самошину. Да много чего найдётся, чтобы разрушить счастливую сказку про гадкого утенка в одночасье ставшего прекрасным лебедем. И никакой он не везунчик, а всего лишь обычный вагон, который без паровоза и с места не сдвинется. И цепляется этот вагон, пусть даже крепкий и хорошо сделанный, за того, кто готов его тащить. Сперва за мать, потом за тётку, а теперь за Виталика Гуськова. И едет ровнёхонько и хорошо по рельсам, пока вдруг не отцепится по собственной же глупости, как случилось с Лидой. Взбрыкнул раз, вообразил себя паровозом и оказался в тупике.