— Он тебе по-прежнему нравится?
— А тебе? — мгновенно парировала подруга.
Тогда Таня собралась и ответила безучастно:
— Что было, то быльем поросло. Уголовник, бывший зэк — зачем он мне нужен? Небось, постарел лет на десять.
— Нет, Танька, он выглядит великолепно: как молодой древнегреческий атлет с тех ваз, что находят в развалинах дворцов Боспорского царства. Раз ты к нему теперь равнодушна, то признаюсь — я уже пожалела, что дала согласие на брак Виктору Антоновичу. Он умный, деликатный, добрый, но он ведь старик, понимаешь, а Гоша… Если честно — готова бросить все и увезти его в Москву, папа нам квартиру подарит и работу для него найдет непыльную.
Таня Рощина озадаченно взглянула на Оксану Лопатину:
— Но ведь ты опозоришь Свиридова на весь универ?! Ведь сама говорила, что многие судачат о ваших отношениях.
— Ничего, Виктора Антоновича все равно все будут уважать, а он меня поймет.
Рощина ухмыльнулась:
— «Поймет и простит»?
Оксана обиделась, сухо попрощалась и ушла. С того вечера странные, необузданные и преступные мысли полезли в бедную голову журналистки Татьяны Рощиной. Ведь если бы не Оксана, она тоже могла встретиться с Горецким — и как знать, вдруг он посмотрит теперь на нее совсем другими глазами. Если бы не было Ксаны, которая готова для исполнения своих желаний через все переступить, подставить влюбленного профессора, купить свое счастье на папочкины деньги… Если бы Ксана исчезла, испарилась, улетела за тридевять земель… А ведь этого можно добиться, если очень захотеть. И тогда Таня вспомнила кое о ком и решила попробовать…
Рощина докурила, встала со скамейки и выбросила окурок в урну. Не думать об этом, не рефлексировать, не травмировать собственную психику. Пусть полиция ищет Лопатину, им за это зарплату каждый месяц платят. Может быть, найдут. А может быть, и нет.
Георгия Горецкого пригласили по телефону на беседу в городское УВД на следующий день после разговора с Лонским. Беседовали с ним, а точнее, допрашивали его пожилой следователь областного СУ СКР Дмитриев и двое сотрудников уголовного розыска в штатском — майор Сергеев, приземистый и полный полицейский средних лет, все время вытиравший носовым платком пот со лба, и молодой худощавый офицер, представившийся капитаном Парфеновым. Сначала вопросы задавал Дмитриев, потом его сменил майор, капитан только слушал. Длился допрос более часа, интересовало следователя и сыщика буквально все — за что сидел (а то они сами заранее не выяснили), как давно был знаком со Свиридовым и Лопатиной, зачем приехал в дачный поселок, о чем разговаривали тем вечером, встречался ли после этого с позднее убитым профессором и исчезнувшей аспиранткой. Говорить Горецкий начинал после некоторой паузы, сначала обдумывал каждый вопрос, искал в нем скрытую опасность для себя. Потом отвечал так, как учил Лонской. О беседе с Аркадием Евгеньевичем на следующее утро после поездки к Свиридову Гоша, конечно, умолчал. Ведь общались они тогда вдвоем, без свидетелей, так что самому возводить подозрения на себя и на хозяина салона было совсем ни к чему. Меньше болтаешь — дольше живешь на свободе. И вообще дольше живешь. Потом он расписался в своих показаниях и вышел из кабинета, провожаемый внимательными взглядами. Когда Горецкий закрыл дверь, Дмитриев убежденно заявил: