Я понятия не имею, где я нахожусь и как я сюда попала. Я не знаю день сейчас или ночь, и какое сегодня число. Но я точно знаю, кто в ответе за то, что я здесь очутилась.
Эта вероломная, ревнивая сука Эмерсон. Когда я услышала ее разговор с подругой на дне рождения Мэддена, мне следовало догадаться, что она ни перед чем не остановится, чтобы снова прибрать его к рукам. Но я опять была слишком занята головокружительным романом с мужчиной, который казался слишком хорошим, чтобы быть реальным, и позволила себе ослабить бдительность, стать слепой к тому, что происходило вокруг. Я твердила себе, что больше не повторю подобной ошибки, и вот, меньше чем через несколько месяцев с начала новой жизни, я снова вляпалась в то же самое.
Я такая долбанная идиотка.
Образ Эмерсон, неожиданно возникшей передо мной, сидящей закинув ногу на ногу, в ожидании меня на заднем сидении лимузина с надменной гримасой на высокомерном лице, навсегда будет запечатлен в моей памяти. Великолепно уложенные рыжие локоны, обрамляющие ее также идеальное лицо в форме сердечка. Широкая, злобная усмешка, демонстрирующая безупречные, ровные белые зубы. Яркие изумрудные глаза, победно блестящие, когда в ограниченном пространстве между нами громко произносится вслух мое настоящее имя.
Мне следовало знать, что новая жизнь не продлится долго. Я прекрасно понимала, что вряд ли смогу все начать заново, что, в конце концов, меня найдут. В тот день, когда я нажала на курок, выстрелив в Иса, я подписала себе смертный приговор. Переезд в Калифорнию и новая личность лишь отсрочили неизбежное.
Единственный способ покинуть мафию — умереть, и я могу только надеяться на то, что смерть будет максимально быстрой. Но я прекрасно осознаю, что мой бывший свекор уже придумал особенно изощренные пытки, чтобы перед тем как отправить меня на тот свет причинить как можно больше боли женщине, которая убила его сына. Законнорожденный или нет, Ис был его плотью и кровью, и Винсент не успокоится, пока я не отвечу за это своей плотью и кровью.
Шаги. Звуки тяжелых шагов, зловеще раздающихся снаружи, по мере приближения становятся все громче. Они пугают меня и заставляют прекратить счет. Дрожа от дурного предчувствия, я переворачиваюсь на живот и зарываюсь лицом в матрас, мысленно моля о милосердии.
Посетитель громко топает внутри и ворчит, включая верхний свет, прямо перед тем, как за ним захлопывается дверь.
— Просыпайся и покажи свое лицо, девочка, — приказывает мужчина грохочущим баритоном.
Его сильный акцент мне незнаком, возможно, он откуда-то из Восточной Европы, но определенно не итальянец.