Юношу раздели, оставив на нем только штаны. Запястья связали толстой веревкой и подвесили на крюке в потолке, так чтобы пальцы ног касались бетона. Его лодыжки были прикованы цепями к полу. Одинокий светильник отбрасывал круг бледного света на залитый кровью пол.
Сэйми поднял молоток – тупой наконечник бойка из ржавого железа, деревянная ручка, грязная, необработанная. Сэйми хлопал ладонью по бойку и, скрестив ноги, сидел перед юношей, улыбаясь опухшими поросячьми глазками.
– Где твой друг? Который с железомётом?
– Дома у твоей мамочки.
– Как его зовут?
– Она не спросила. Она не говорит с набитым ртом.
Сэйми оглянулся через плечо, улыбнулся Хиде и покачал головой. Левой рукой он схватил юношу за лодыжку, правой поднял молоток. Юноша инстинктивно сжал пальцы ног и часто задышал. Заскрипели зубы. Напряглись мышцы. По кровавым ранам покатился пот, на губах выступила водянисто-красная пена. Сэйми врезал молотком по мизинцу на ноге. Резкий звук металла, бьющего по плоти, влажный хруст расколовшейся кости. Сэйми почувствовал, как удар эхом отозвался в полу, услышал крик сквозь стиснутые зубы. Он закрыл глаза. Когда у мальчишки перехватило дыхание, вопль затих. А затем в пустые легкие резко хлынул кислород, и с разбитых губ сорвался стон.
– Как вы узнавали, откуда забирали деньги? – Он снова поднял молоток, уставился в полные слез глаза. – Как вы узнавали, куда мы их несем?
– Вы трусы. Несчастные трусы…
Еще один удар молотка. Крик превратился в рев, в вой раненого животного. Юноша бился в агонии, разрывая кожу до мяса. Кружилась голова, напрягались мускулы, на шее рельефно выступили сухожилия. Лицо покраснело, а по щекам текли слезы.
– Я убью тебя, – произнес он сквозь стиснутые зубы, брызгая слюной. – Пошел ты!
Голос Сэйми звучал низко, глухо, как стук кирпичей в мешке, и холодно, как речная вода, в которую его бросили.
– Нет, малыш. Твое время прошло. И если раньше вы трахали нас, то сегодня мы трахнем тебя.
Он опять опустил молоток.
И еще раз.
И снова.
Когда Сэйми встал и взял плоскогубцы, он увидел, как Хида развернулся и беззвучно покинул комнату. Он остановился на полпути, чтобы глотнуть еще саке. Затем были угрозы и мольбы, реки кровавой слюны, короткие провалы в небытие, которые заканчивались жжением от брошенных на раны горстей соли. Запах горящих волос. Клацанье ножниц. И звук разрезания плоти. И крики. Громко, ярко, красиво.
И наконец юноша приплыл.
Этот благословенный момент без боли, который кажется величайшим подарком, настал. И тот, кто хотя бы на мгновение останавливает наносящую удары руку, становится для тебя богом. И в этот чудесный, светлый миг юноша запел.