Потом в памяти возникло мёртвое лицо судьи, и ненависть обрушилась вновь. Ар‑Маура… Эта кобра убила Ар‑Мауру… Проклятый Рийбра!.. Уж лучше было самому хлебнуть тогда этой отравы…
В каюту постучался Айча.
— Ну? — хрипло, со страхом спросил Ар‑Шарлахи. То ли померещилось, то ли Айча в самом деле смотрел на него с упрёком.
— Просит, чтобы ты к ней подошёл… — пряча глаза, сказал он.
Ар‑Шарлахи облизнул пересохшие губы.
— Зачем?..
— Не знаю… Говорит, хочет сказать что‑то очень важное.
* * *
Вот звери! Они в самом деле зарыли её в песок по горло. Да ещё и лицом к ветру. Приказал… Да мало ли что приказал!..
Осторожно ставя ноги, чтобы не запорошить ей глаза. Ар‑Шарлахи приблизился к закопанной. Увидев перед собой носки мягких сапожек, Алият через силу подняла голову.
— Сними повязку… — приказала она, запрокинув, насколько это было возможно, осыпанное песчинками лицо.
Ар‑Шарлахи опустился на корточки. Концы повязки уходили в песок, поэтому он просто сдвинул материю вниз. Смуглое лицо Алият обнажилось — неподвижное, словно отлитое из бронзы.
— Да?.. — сказал он и сам не услышал собственного голоса.
Она молчала. Тёмные, широко раскрытые глаза были устремлены на него то ли с мольбой, то ли с ненавистью.
— Что ты хотела мне сказать?..
— Ближе, — отрывисто велела она, и Ар‑Шарлахи придвинулся вплотную, чувствуя, что ещё мгновение — и он сломается, взвоет и сам начнёт разрывать руками этот проклятый бархан.
— Я люблю тебя… — хрипло сказала она. — Вот и всё… А теперь — иди, если сможешь…
Глава 29
Владыка пальмовой дороги
— Погубит… Погубит… — не в силах заснуть, Ар‑Шарлахи ворочался на расстеленных поверх ковра одеялах и бормотал, бормотал…
«Поверил, что любит?.. Да нет же, нет! Просто искал и нашёл ей оправдание… Не могу! Даже чужими руками — не могу… А вот она может! Она может… Ар‑Маура… Ах, досточтимый, как всё нелепо, неправильно…»
Ар‑Шарлахи всхлипнул и, стиснув зубы, уткнулся лицом в плоскую подушку. За низким окошком бродила листва, опылённая слабым светом молодой луны, и доносилась перекличка ночной стражи, изредка звякало оружие. Мятежная тень дремала чутко, вполглаза.
«Да что я говорю: погубит? Уже погубила!.. Прикажи я тогда чуть по‑другому, вели я им задушить её на том бархане… Ведь задушили бы… Сорвали бы повязку — и взахлёст по горлу, дело привычное… Вот так, премудрый Гоен! Ты учил меня несколько лет, ты говорил, что убийство — недостойное деяние, что, убивая человека, ты убиваешь себя… А ей потребовалось двадцать дней, чтобы сделать из меня убийцу… Двадцать дней?.. Да нет, меньше… Убийцей я стал ещё в ту ночь на „Самуме“…»