Я опустил взгляд к подножию монумента. Когда я последний раз был в этом городе, местные только начинали строить эту статую — награду за то, что я отсрочил очередной круг боли и разрушений. Но вот эта надпись на постаменте тогда уже была — я сам оставил её.
“Ступающий во власть Зла, иди вперёд, не сворачивая”.
Что ж, возможно, стоит проведать, не сдохла ли тварь за все эти годы.
— Похоже на какое-то предостережение, — Джонни с умным видом ткнул пальцем в надпись на постаменте. — Или пророчество. Или проклятие.
Я хмыкнул. Нет уж, даже хорошо, что ты не понимаешь языка, на котором начертана надпись. Так мне удобнее будет донести до тебя нужную идею.
Это место было моих рук делом, и, конечно же, я знаю, что с ним делать. Надпись, что я оставил, не была ни предостережением, ни пророчеством, ни даже проклятием. Она была скорее… пасхалкой?
Пожалуй, что так.
Глядя на клубившуюся вокруг тьму, я медленно вытягивал из памяти подзабывшиеся детали. Постамент и площадь перед ним были единственным местом в городе, свободным от этой тьмы, а дальше…
Трупов вокруг постамента было с два десятка, и больше половины перед смертью успели принять характерную позу молящегося. Распластавшиеся на земле, они будто до сих пор кланялись чему-то — правда, глядели они при этом не в сторону статуй, а от.
— Похоже, раньше тут было какое-то святое место, — осторожно, держа меч наготове, заметил кто-то из группы. Не уверен, кто именно — я их не различал.
Ну, да, святое. Типа того.
Вот только ещё при моей жизни в мире Виссариона оно… несколько исказило свою суть. Я же говорил, что тысячи, если не десятки тысяч, паломников приходили сюда, чтобы исполнить своё святое служение?
Моя надпись сыграла злую шутку. Не знаю, какому умнику первым пришло в голову принять её как прямую инструкцию, но у паломников появился новый сакральный обычай.
«Пройти Путь Зла, чтобы познать добро».
Фактически, я принёс в тот мир консеквенциализм. Оценивается лишь результат, методы не важны. Чаще всего, мои деяния были связаны с большими разрушениями и потерями — но при этом они неуклонно вели к итоговому благополучию. Избавление мира от Сената тому примером.
Что бы я ни делал, все мои деяния после Сената оправдывались некой благой и великой целью, о которой знаю только я. Это было даже удобно.
Впрочем, я не делал этого специально — я лишь вертелся как мог. Но люди сами сотворили из меня идола, воздвигнув статую и записав в летописи, как вознёсшегося ещё при жизни. Появились секты, последователи. Секты дробились на более мелкие ответвления, вера извращалась… и это только за те последние полтора года, что я здесь пробыл. Чем всё обернулось дальше, я даже представить себе не мог.