! И я буду стоять перед этими знаменитостями, размахивать руками словно чертова марионетка, а они не будут знать куда глаза девать от неловкости.
Воцарилось долгое молчание, которое наконец нарушила Трой.
— Так откажитесь, — энергично сказала она. — Плевать на знаменитостей, на всю эту суету и поддельную славу. Это будет очень неприятно и потребует большого мужества, но, по крайней мере, это будет честно. И к черту их всех. Откажитесь.
Бартоломью встал. Перед тем как прийти сюда, он купался, и его короткий желтый халат распахнулся. Трой заметила, что кожа у него абрикосового оттенка, а не цвета темного загара, и не огрубевшая, как у большинства любителей солнца. Он и правда весьма лакомый кусочек. Неудивительно, что Соммита в него вцепилась. Бедняжка, да он просто экземпляр для коллекции.
— Не думаю, — сказал Руперт Бартоломью, — что я трусливее прочих. Дело не в этом. Дело в ней — в Изабелле. Вы ведь видели вчера, какой она бывает. А тут еще это письмо в газете… Послушайте, она либо сорвется и заболеет, либо впадет в бешенство и убьет кого-нибудь. Предпочтительно, чтобы это был я.
— Ой, да перестаньте!
— Нет, — сказал он, — это не глупости. Правда. Она ведь сицилийка.
— Не все сицилийки — тигрицы, — заметил Аллейн.
— Такие как она — тигрицы.
Трой поднялась:
— Оставлю вас с Рори. Думаю, тут потребуется мужской шовинистический разговор. Посплетничайте.
Когда она ушла, Руперт вновь принялся извиняться. Что подумает о нем миссис Аллейн!
— Даже не думайте об этом беспокоиться, — сказал Аллейн. — Ей вас жаль, она не шокирована и, уж конечно, вы ей не докучаете. Я думаю, она права: как бы это ни было неприятно, вам, возможно, следует отказаться. Но боюсь, решение это придется принимать только вам, и никому другому.
— Да, но вы не знаете самого худшего. Я не мог говорить об этом при миссис Аллейн. Я… Изабелла… Мы…
— Вы любовники, так?
— Если это можно так назвать, — пробормотал Руперт.
— И вы думаете, что если выступите против нее, то вы ее потеряете? Дело в этом?
— Не совсем. То есть, конечно, я думаю, она меня вышвырнет.
— Это было бы так уж плохо?
— Это было бы чертовски хорошо! — выпалил он.
— Ну, тогда…
— Я не жду, что вы меня поймете. Я сам себя не понимаю. Сначала это было чудесно, просто волшебно. Я чувствовал себя способным на что угодно. Прекрасно. Бесподобно. Слышать, как она поет, стоять за кулисами театра, видеть, как две тысячи человек сходят по ней с ума, и знать, что выходы на поклон, цветы и овации — это еще не конец, что для меня все самое лучшее еще впереди. Знаете, как говорят про гребень волны? Это было прекрасно.