Новое японское кино. В споре с классикой экрана (Катасонова) - страница 191

Наконец наступает утро следующего дня, и к Сигэки в мыслях вновь является его любимая жена, и они уже кружат вдвоем в беззвучном танце. Но последние силы постепенно покидают изможденного старика, и тогда Матико уже тащит его на себе, а заодно и его тяжелый рюкзак с его письмами-воспоминаниями, который он, наконец, решил доверить девушке. И так они передвигаются до тех пор, пока не находят среди зарослей крошечную полянку, где, как почудилось Сигэки, покоится его Мако. И здесь уже не возникает вопроса о том, реальная ли эта могила или это – всего лишь плод спутавшейся с памятью фантазии героя. Да это и неважно – он достиг своей цели. И разложив поблизости от воображаемого захоронения свои дневники, несчастный старик отчаянно припадает к влажной земле. А Матико тихо наблюдает за ним, стараясь ни в чем не помешать этому священному ритуалу.

При этом и он, и она ждут какого-то знака с неба, подсказки того, что делать им дальше. Но сверху доносится только гул вертолета. Так, значит, их ищут, они спасены! И, значит, вместо заповедного, кажущегося им дремучим леса, в котором не мудрено заблудиться, они все это время бродили где-то рядом с каким-то очагом цивилизации. Но ни для Сигэки, ни для Матико это уже не имеет никакого значения. Они понимают, что теперь уже в своих мыслях и чувствах навсегда заблудились в своем лесу скорби, из которого нет пути для возврата. «Мне хорошо!» – бормочет Сигэки, уткнувшись в воображаемую могилу жены. Он пришел сюда, чтобы остаться… Но не только для него, но и для Матико наступает момент прозрения…

Вот такой простой по содержанию и пронзительный по своему эмоциональному воздействию фильм, который никого не может оставить равнодушным. Хотя вполне возможно, что зарубежной аудитории нелегко постичь всю глубину многих художественных ассоциаций, аллюзий, соотнести увиденное с культурными традициями и религиозной символикой, встречающихся в картине и понятных для большинства японцев. И, тем не менее, фильм произвел огромное впечатление в Европе и получил Гран-при Каннского кинофестиваля в 2007 г., где высоко оценили талант режиссера, а также присутствие в картине всех главных составляющих успеха: самобытность и философскую глубину сюжета, превосходную операторскую работу, потрясающую игру актеров и т. д. И наконец, еще одна важная для фестивального кино особенность: он гармонично вписался в главные кинематографические тренды того времени.

Самое замечательное в этой работе – это то, каким образом Кавасэ совмещает документальный стиль киносъемки с художественной передачей лирических ощущений зыбкости границы между жизнью и смертью, то, как она заставляет зрителя задуматься над этой проблемой, впрочем, как и над другими важными моментами человеческого существования. И воспринимается это скорее как документальное кино, нежели как художественный вымысел. Она сама называет подобного рода прием «выдуманной и сокровенной реальностью», которую стала создавать с самых первых дней своей работы в кино.