Левой – правой, левой – правой. И так пять часов без остановок. Обошёл осинку слева, обошёл берёзку справа. Наступил на белянку, перепрыгнул через еловый груздь, облизнулся на семейство крепких рыжиков. Перелез через поваленную сосну, пробрался обочиной мимо лужи с головастиками в старой колее. Пожевал кислицу, выгрыз молочные орехи из упавшей на тропу смолистой кедровой шишки. Около любой лужи – тысяча бабочек, которые даже не хотят взлетать, когда над ними нависает мой ботинок. Кусты и скалы вокруг увешаны сетями паутины, и жирные пауки ждут очередного мотылька в гости к обеду. Я наступаю в свежий медвежий след, останавливаюсь, прислушиваюсь, достаю петарду, вглядываюсь в темноту чащи. В след продолжает затекать мутная вода: зверь стоял тут пять минут назад и ушёл, услышав меня. Далеко ли ушёл? Или ждёт меня вон за тем выворотнем? Вокруг мёртвая тишина. Только тревожный клёкот какой-то хищной птицы в синей высоте, шум речки и монотонный разговор деревьев с ветром. Привал. Обед уже начинающей надоедать кашей с сухарями. Полный котелок чая с чагой и смородиной. Две полные кружки без сахара – внутрь себя, остатки – в бутылку.
Левой-правой, левой-правой почти до восьми вечера. Ходьба на длинные дистанции в тайге не так утомительна, как в городе. Не берусь определить причину этого загадочного явления, но больше двух часов по улицам, скверам и магазинам лично я ходить не могу: на третьем часе хочется лечь и заплакать. В тайге же идёшь то в горку, то с горки, всегда – с грузом, в костюме и сапогах, потеешь, постоянно петляешь и отмахиваешься от кровососов. Но устаёшь при этом впятеро меньше!
Примерно через час после того, как солнце скрылось за горой, я пришёл в наш старый лагерь.
– Привет, народ! – заорал я радостно.
– У-ху! У-ху! – откликнулся откуда-то из чащи удивлённый филин.
На этом месте двадцать пять лет назад я прожил около месяца и больше никогда не был, кроме как во сне. Тут, судя по всему, за это время вообще никого не было: из земли торчали лишь пара жердей – скелет одной из наших палаток. Вокруг – буйство травы, местами потоптанной и поеденной какими-то травоядными. Но ощущение такое, словно вернулся домой после долгой командировки. Вот тут спал я, тут – напарник, там мы обедали и сушили донные пробы, тут я сидел у костра, курил и строгал ножом берёзовый кап. Образы и предметы прошлого проявлялись из травы, материализовывались из воздуха. Всё становилось почти как прежде. Всё, кроме меня.
Я развёл костёр на старом месте и лёг спать туда же, где стояла наша палатка: под огромный кедр со стволом окружностью обхвата в три.