– Мама дорогая! – ахнул я, глядя на цифру, лично для меня почти смертельную.
Выудил свою небогатую аптечку и понял, что аспирином уже не обойтись.
– Как же тебя так угораздило? На часовне поди простыла? Вот что: давай-ка залазь под одеяло, я сейчас сбегаю до аптеки и вернусь! – я старался говорить спокойно, но голос немного дрожал.
– Я ещё вчера неважно себя чувствовала. А на часовне сильно замёрзла и, видать, добавила. Я час там пробыла. Вас… тебя увидела, испугалась и за деревьями спряталась. Всё думала: подходить или нет.
– Детский сад! – только и смог выдавить я, доставая деньги из стола.
Она не открывая глаз покивала головой и залезла под одеяло, а я за секунду оделся и побежал в аптеку. Вид у меня, видимо, был уже не такой боевой, как час назад. Аптекарша глянула на меня с тревогой то ли за меня, то ли за себя.
– У неё температура тридцать девять. Простыла! – сообщил я даме в белом.
– Дедовский метод не помог? – саркастически заметила та, сразу начав копаться в бесконечных ящичках и выуживая разноцветные упаковки. – Кашель? Насморк? Горло болит?
Такой простой вопрос разом поставил меня в тупик. Кашля я не помню, насморка особого тоже не заметил, в горло не заглядывал. И тут я вспомнил, как она пару раз сморщилась, пока ела мою яичницу.
– Подождите минуту! Я сейчас про горло узнаю!
– Жду! – невозмутимо ответила дама в белом.
Похоже, такой клиент для неё был лучшим за ночь аттракционом. Будет что утром мужу дома рассказать.
Неправильное в литературном плане выражение «ночь в разгаре» – это как раз про ту мою ночь. Бегом добежав до своей гостинки, я открыл дверь и сунул голову в комнату:
– У тебя горло болит?
– Да, очень болит! – донеслось из-под одеяла.
– Понял! Продержись ещё пять минут!
Я полетел по знакомой дороге. В лицо бил ветер, всё так же сыпала мелкая ледяная пыль. Земля уже окончательно замёрзла, но снега выпало совсем немного. Начиналось двадцатое ноября. Ни зима, ни осень. Просто стылость, мракобесие и чернота в небе, на земле и на душе.
– Да! Очень болит! – выпалил я женщине в белом.
– Возраст? – невозмутимый голос продолжал допрос.
– Двадцать два! – зачем-то соврал я.
Говорить «Восемнадцать» у меня, почти сорокалетнего, язык не повернулся. Дама в белом вопросов больше не задавала. Она ещё деловито покопалась в ящичках, потом что-то набрала на клавиатуре, прочитала на мониторе, сходила в другое помещение, вынесла оттуда последний тюбик и, наконец, озвучила мне сумму сформированного заказа. Пока я старался найти без сдачи, она растолковывала, что, после чего, и в каких дозах пить. Потом внимательно глянула на меня ещё раз и сказала: