Полгода за моей стеной ритмично скрипел диван, стол, стулья и ещё какая-то мебель. Человеческих голосов слышно не было, но мне казалось, что сквозь стенку в один шлакоблок толщиной до меня долетает скрип зубов. Ко мне в это время изредка наведывались то Т-9, то О-3, и мы старались попадать в чужой ритм, но сбивались, и вместо совокупления у нас происходил сеанс смехотерапии, что тоже вообще-то неплохо. Сосед по молодому делу частил, торопился, и я не то чтобы не мог за ним угнаться, но просто не видел в этом смысла. Тем более, что Т-9 уже тогда писала кандидатскую диссертацию о творчестве Гёте и Гейне, и мне сам бог велел вести себя посолиднее. Через год за стеной раздался первый детский плач, заглушаемый звоном фужеров. И потом эти звуки стали постоянными: детский плач и звон фужеров. Дальше пошли скандалы с битьём лиц и посуды. Как мне всё это было знакомо! До тошноты! До сердечных спазмов! Худенькая невеста постепенно превращалась в плотную тётку с красными щеками и глазами китайского пчеловода, и лет через пять, когда она курила в общем коридоре со своей матерью какую-то тонкую гламурную дрянь, различить их уже можно было разве что по причёске.
Как-то я вновь столкнулся с соседом в коридоре. Это был уже не тот весёлый хлопец, а сильно пропитой неопрятный мужичёк с двумя бутылками водки, торчащими из карманов китайской кожаной куртки, в которой он ходил с сентября по май. В руках он держал рваную барсетку, из которой норовил выпрыгнуть и убежать длинный белый батон.
– Бросали бы вы бухать, люди! – попробовал проповедовать я. – Видишь этот шрам у меня на руке? Это я сам себя резал по пьяне! Что-то кому-то пытался доказать. На шее шрама нет, но поверь на слово – после десяти лет пьянства и семейных скандалов типа ваших я ездил в лес вешаться. В итоге жив, но жены нет, с детьми не общаюсь. Вы того же хотите? Неужели тебе водка важнее всего на свете? Молодые! Дочка растёт! Что она первое увидела в жизни? Пустой пузырь, полный окурков? Брось пить – и половина твоих проблем через месяц рассосётся!
Видимо, проповедник из меня – не очень. Ханурик покивал головой, обошёл меня, давая понять, что ему некогда слушать какой-то трезвый бред, и пошатался к своим дверям. От него пахло застарелым алкоголем, немытым телом, плохим табаком. Он постучал в дверь, и ему открыла очаровательная малышка в платьице и маленькой куколкой в ручке. Открыла, и тут же бросилась вглубь гостинки с тревожным криком: «Папа пришёл! Папа пришёл!»
«Видимо, разговаривать тут уже не с кем, – подумал я грустно, – Только усыплять».