За стеной снова стало тихо. Я заварил свежий крепкий чай. Не тот, который с таким усердием собирали какие-то сутулые люди в широкополых шляпах в пяти тысячах километров от Сибири, на склонах мутного Ганга, или мутной Хуанхэ, или ещё чего-нибудь мутного. Потом три года сушили, два года смешивали с райскими фруктами и год везли в кафе «Роза ветров» на верблюдах и ослах. И все эти долгие годы специально отобранные по внешним и внутренним данным официантки денно и нощно повышали уровень разъёбистости и с секундомером по команде «Начали!» тренировались заваривать божественный напиток правильно, с соблюдением всех юго-восточных тонкостей с тем, чтобы я душой и телом почувствовал тонкие оттенки… Каюсь, но ни хрена я не почувствовал! Я давно почувствовал, что если вижу дно, глядя сверху в кружку с чаем, то меня охватывает разочарование, и такой напиток я называю «Моча перуанского дятла». Возможно, я груб, неотёсан и не имею представления о действительно прекрасном. Говорят: чем светлее чай, тем выше его качество. Но после тёпленького жиденького напитка возникает лёгкое ощущения мошенничества. За подобный чай любой геолог выскажет своё решительное «Фи!» и, придя домой, обязательно заварит такой чай, который за пять минут нагноится до черноты испанской ночи. Дабы выпить кружечку без сложной церемонии, зато с карамелькой «Раковая шейка» вприкуску, и лечь спать, не чувствуя себя дураком.
Я заварил столовую ложку «Липтона» с горкой на небольшой прозрачный чайничек кварцевого стекла, выключил верхний свет, включил настольную лампу, поставил её по ту сторону чайника и стал наблюдать, как взбудораженные чаинки начали свой единственный в жизни танец, отдавая горячей воде всё, что держали до поры до времени в секрете. Вода быстро покраснела, потом покоричневела, а через несколько минут свет лампы вовсе перестал пробиваться через жидкость, которая теперь по праву могла называться чаем.
* * *
В следующий раз дед заявился в апреле. Я только потом сообразил, что он пришёл через полгода, день в день. Я незадолго перед тем отмечал день геолога, потом Пасху, так что дед появился как раз в тот момент, когда я поставил перед кроватью початую бутылку с минералкой и провалился в липкий сон с единственной мыслью: «Пить больше не буду никогда!»
– Как семейная жизнь? – прошамкал он.
– Замечательно! – сухо ответил я. – Всё так хорошо, что некоторые смертельно больные даже завидуют. Давай, говори, чего надо! Время – десять утра! Самый сон, а ты тут трещишь!
– Да так, поговорить зашёл. Как-никак – не чужой человек. Жена просила передать: пока её не похоронишь – спокою тебе не дадим. Её там мыши всю сгрызли, потому хоронить будет легко. Предать земле просила рядом с мужем. Со мной то есть. И поставить крест. И табличку написать: муж и жена. Я родился в одна тысяча восемьсот девяностом годочке. А жена на одиннадцать лет моложе меня. Вторую дату сам знаешь. Сделай всё по-человечески, тогда будет тебе прощение. Пока не похоронишь жену и не поставишь крест – мой Плёс тебя грызть будет изнутре. Жена водные стихии на тебя натравливать станет, а я – различные транспортные средства. И ещё сделаем так, чтоб тебя бабы не любили и под конец извели. Жизни тебе не будет, отродье бесово!