– Паша! – раздался снаружи абсолютно спокойный толин голос. – Выйди, пожалуйста, на минуточку!
Да, этот день ещё не был окончен. С тех пор я знаю точно: если случилась неприятность – жди вторую!
Паша вылетел из палатки и через секунду заорал:
– Гена, тащи аптечку! Быстро!
Как вы думаете, легко найти аптечку в одном из восьми разбросанных у кострища баулов в темноте, зная при этом, что твой товарищ истекает кровью? Отвечу вам, исходя из собственного опыта: практически невозможно!
Когда я в одних трусах вылетел из палатки, то костёр почти догорел. Возле него без сознания лежал Толя, а Паша, разорвав на себе майку, перетягивал ему ногу под коленом. Больше в темноте я ничего не увидел. Юра кинул в костёр веток, а мы с Лёшей дрожащими руками принялись шарить по баулам. Пока не разгорелся огонь, пока всё содержимое баулов не было вывалено у огня – проклятая аптечка так и не нашлась.
Толя рубанул себе в левую голень нашим слава богу давно не точеный топором. Рана была сантиметров восемь в длину, и наверняка топор достал до кости. Мы обработали рану перекисью и замотали стерильным бинтом, который тут же промок насквозь. Толя пришёл в себя, на его лбу в свете костра выступили капли пота, он стиснул зубы и молчал. Его потряхивало. Ногу положили повыше и примотали к ней пару веток по бокам на случай перелома. А ведь до конца почти трёхмесячного труднейшего сезона оставался один дневной переход!
Не помню, спали мы той ночью или нет. Всё было как в театре теней. Сполохи костра, топор, собака, кровь, смерть, рана, толины стоны, запах йода – всё в кучу упало на мозг и отказывалось перевариваться, пока не рассвело. Всё-таки, утро вечера действительно мудренее. Утром мы малость пришли в себя, включая враз постаревшего и похудевшего Толю. Перелома не было. Это не могло не радовать. Но рана была жуткая. Паша перебинтовал ему ногу, поскольку все вчерашние бинты были насквозь в крови. Мы свернули лагерь и хотели посадить раненого на Тайменя в хорошее седло, но держать ногу вниз Толя не мог – сразу шла кровь, и было очень больно. Поэтому уже его посадили как падишаха на Дырку поверх палатки, и вот так прошёл последний день нашего путешествия по Тофаларии. К вечеру мы пришли на базу. Хотели вызвать вертолёт и отправить Толю на большую землю, но он отказался
– Ребята! – взмолился он. – Ведь это всего лишь нога! Через неделю всё заживёт!
Он ошибся только в сроках: всё зажило, но, конечно, не за неделю. Мы проработали на базе ещё почти месяц, до двадцатиградусных морозов по ночам, забЕгали два перспективных по золоту участка и перестроили сараи под припасы и горючее. Всё это время Толя сидел на камбузе как Карл Двенадцатый при Полтаве, с вытянутой забинтованной ногой, чистил картошку, потрошил рыбу, просеивал пробы для лаборатории. Вообщем, делал всю работу для раненых и беременных. Нога заживала медленно, но верно. Витя прикладывал к ране племянника мумиё, Лёша выстрогал товарищу посох и украсил ажурной резьбой, а Паша регулярно перевязывал и при этом материл на чём свет стоит, поскольку по возвращении в Ригу предстоял разговор с сестрой, толиной матерью.