– Только четвёртую часть прочитали. Ещё три вечера будет! Хорошо читает! – зевая, сказал Коляколя, собрал подсохшие у костра портянки и полез в палатку ночевать.
Это его замечание не то что меня удивило, но как-то запомнилось. И действительно, три последующих вечера мы в девять наливали в кружки смолу, который тут назывался чай, замолкали, и передо мной разворачивалось великое и кровавое действо под Оренбургом. Я смотрел на темнеющий лес, на сполохи костра, и голос Михаила Ульянова гремел в тайге над Большой Кетью, и у меня временами шевелились волосы на затылке от грандиозности картины.
На следующий вечер по радио пели какую-то оперу, и мы заскучали. К хорошему привыкаешь быстро, и после ульяновского реализма тенор из Новосибирска как-то не пёр.
– Вот бы ещё почитали чего-нибудь! – заметил я. – Хорошо бы «Угрюм-реку» Шишкова!
Дело в том, что незадолго перед началом сезона я прочитал несколько произведений Шишкова и был покорён и поражён.
– Да, про Фильку Шкворня и Тузика спиртоноса тут слушалось бы в самый раз! – заметил Коляколя, и вдруг, глядя на костёр и словно бы читая текст, лежащий перед ним в этом костре, начал тихо декламировать своим хриплым прокуренным голосом: – В каком-то капище был деревянный бог, и стал он говорить пророчески ответы и мудрые давать советы. За то от головы до ног обвешан серебром и златом. Стоял в наряде пребогатом, завален жертвами, мольбами заглушён и фимиамом надушён. В Оракула все верят слепо, как вдруг – о чудо, о позор… – Коляколя закашлялся, хлебнул чая, курнул и продолжил уже громче, – заговорил Оракул вздор. Стал отвечать нескладно и нелепо. И кто к нему зачем ни подойдёт, Оракул наш что молвит, то соврёт. Ну так, что всякий дивовался. Куда пророческий в нём дар девался? А дело в том… – чтец вновь курнул, поднял вверх указательный палец и торжественно, в ульяновском монументальном стиле подытожил, – что идол был пустой и саживались в нём жрецы вещать мирянам. И так, пока был умный жрец – кумир не путал врак. А как засел в него дурак, то идол стал болван болваном. Я слышал – правда ль? – будто встарь судей таких видали, которые весьма умны бывали, пока у них был умный секретарь.
Коляколя замолк, хлебнул чаю, докурил сигарету до мундштука и вставил на её место другую.
Мне сначала показалось, что у меня что-то со слухом. Или с глазами. Ну не вязался в моём мозгу бородатый беззубый горняк и бич Коновалов с тем эмоциональным явно подготовленным чтецом, который только что выступил перед нами! Пока я молча сидел и пытался сопоставить несопоставимое, Коляколя прочитал пару стихотворений Есенина, пару – Лермонтова, ещё одну басню Крылова, докурил вторую пачку «Дядьки с посохом» – свою суточную норму – и полез в палатку.