— Да ну?!
— Ей-богу. Он один из тех счастливчиков оказался, кто живым и невредимым пришел.
— Повезло!
— Так он рассказывал, что там, за Барьером, твориться.
— Ну?
— А что «ну»? Тьма кругом и голоса какие-то повсюду перешептываются. Посветишь — никого. Уберешь фонарик — опять словно кто-то совсем рядом стоит. Болото кругом и плачет постоянно кто-то во тьме, будто бы маленькая девочка. Страху натерпелся.
— Жуть, ёлки-палки!
— Еще какая! Самое страшное, говорит, это когда врага не видишь. Ну вот будь он любой, хоть три метра ростом, ты все равно понимаешь — три метра — это не пять, как-нибудь справимся. А тут ничего не видно. Выхватывают, говорит, из тьмы и жрут.
— А магические фонари?
— Да через раз помогают. Гамильтон дерьмо делает, ломается часто. В общем, страхота.
— Поэтому солдатам блок и ставят на память.
— Верно! Тот парень, из разведотряда, говорил, что у тех, на кого было нападение, совсем плохо с головой становится. Если блок не поставишь — с ума можно сойти.
— Да тут, ёлки-палки, всему гарнизону надо ставить — такого насмотришься, и вспоминать не охота!
— Верно!
Из разговора стало понятно, почему Андрей ничего не помнит.
Я дождался пока врачи сделают обход и едва они вышли, шмыгнул к выходу. Уже готов был уйти, как вдруг увидел, что черная тень Смерти наклонилась над одним из лежащих.
«Отойди от него!» — приказал я.
Но та не слушала, стояла спиной ко мне, ссутулившись, что-то бубня и содрогаясь.
«Отойди!» — повторил я.
«Поздно!» — вдруг резко обернулась Смерть. Ее руки были испачканы в чем-то маслянисто-черном.
Хищно сверкнув красными зыркалами, Смерть прошипела:
«Поздно! Он мой!»
И вновь принялась грызть душу умершего, чавкая и хлюпать.
Настроение было хуже некуда. Я выругался, пошел прочь.
Тем же маршрутом, что и пришел, начал возвращаться назад, на заготовочный участок. Но вновь пришлось остановиться и спрятаться — впереди шли солдаты.
Пока пережидал, невольно засмотрелся на Барьер. Его величественность производила на меня странные чувства. Мне казалось, что Барьер — живое существо, причем не самое доброе.
«А может, так оно и есть?» — вдруг подумал я.
Ведь не могли же люди построить такого исполина. Или все же могли?
И словно ответом на мои молчаливые вопросы в голове возник образ, смутный, непонятный. Величественная тень, поднимающаяся до самого неба, расправляющая спину словно от долгого сна. По сравнению с ней я был букашкой и о моем существовании тень даже не предполагала, как не предполагает человек о существовании какого-нибудь муравьишки, когда идет по траве. Многовековая спячка закончилась и оно — это величественное существо, а может быть и сам Бог, — оживало.