Самое процветающее предприятие в деревне — магазин. Да и как ему не процветать, если стоит он на большом тракте и мимо магазина проходит дорога, ведущая в тайгу. Останавливаются около торговой точки машины, идущие по тракту, порою даже рейсовые, дальнего пути, автобусы, и тогда в магазине становится шумно и тесно. А направляющиеся в тайгу тоже его миновать никак не могут: надо прикупить свежего хлеба, сверхплановую бутылку или просто зайти, поводить глазами по полкам, да и пойти дальше. В магазине вечно толкутся никуда не спешащие мужики, готовые поддержать любой разговор, готовые дать любой совет и все про все, особенно за дармовую выпивку, знающие: где и какой урожай ореха, в какое урочище больше всего ушло народу, у кого можно остановиться на ночлег.
Долгая дорога утомила шишкарей, и они с удовольствием выбрались из машины, радуясь возможности размяться, помахать руками, согреться, вольно походить по земле. Да, потом, в магазине и заделье было: купить пачку соли. Соль вообще-то была куплена, но Костя Понягин из своих соображений посчитал, что нужно увеличить солевой запас еще на одну килограммовую пачку.
Продавщица, средних лет сухопарая бабенка, из тех, что и от деревни открестились, и к городу не пристали, с мертвыми от краски волосами и выщипанными до ниточки бровями, на вопрос, есть ли соль, ответила с «культурным» вывертом:
— Что характерно, соли нет.
— Ну раз характерно, тогда и не надо, — согласился Глеб. — Вполне убедительно. — И засмеялся.
Продавщица немедленно отреагировала:
— Кто смеется, тот последний.
Глеб совсем пришел в хорошее настроение. На сухом лице около губ обозначились складки — улыбка.
— Да у ей все есть, — говорит немолодой мужичонка, из тех, кого называют плюгавыми, наособицу измызганный. И привычно добавляет несколько поганых слов.
Продавщица по своей притрактовой работе хоть и привыкла к матеркам, но тут разом взрывается.
— Перестань лаяться, — кричит она. — А то возьму за ноги и выкину за дверь. Категорически иди отсюда.
Мужичонка поднимает голову, изображает высокомерное удивление и говорит чванливо:
— Прошшаю. — И опять добавляет те же самые слова.
— Ну, мужики, если он останется в магазине еще хоть одну минуту, вы ко мне больше не подходите. Для вас магазин будет завсегда закрытым, — ярится продавщица.
Испуганные страшной карой, несколько доброхотов из завсегдатаев вытолкали мужичонку на улицу. Тот вырисовался в огромном, чуть ли не в полстены, окне-витрине, и теперь Иван смог разглядеть его получше. На мужичонке донельзя заношенная фуражка с непонятной кокардой, мятый пиджак и невесть как сохранившиеся галифе. Он что-то говорит, но слов из-за двойного толстого стекла не слышно, и лишь видно, как беззвучно открывается пустой, без зубов рот и кривятся высохшие полоски синих губ. Рука высоко поднята над головой, он топчется на одном месте и долго, очень долго, грозит суковатым пальцем в разные стороны.