«Если бы души совсем не было, что тогда несло бы тебя в Вену? Беспокойство чего? Или прав Эдик, и беспокоит не душа, а орган справедливости? Чертово розовое море! Когда это в последний раз ты размышлял о душе? А тут развезло! Нет, развело! Вот чудесный русский язык»!
— И я тоже не понимаю, зачем спрашивать, если все равно нет? — Брови девушки тоже оказались гуттаперчевыми. Брови, которые могли бы достать апогеем дуги до выпуклой доли лба — такого он не встречал, и эти брови его заинтересовали.
— Это очень по-немецки; если в инструкции предписано спросить — спросят. И очень по-австрийски — что омлета не хватило, — девушка продолжила сыпать словами.
— Часто бываете в Европе? Познали немецкий орднунг? — вступил в права участника диалога Новиков.
— Нет, скорее австрийский озохенвей, — живо, не раздумывая, среагировала девица.
— Живете или работаете? — пропустив озохенвей, продолжил допрос Константин. Ему любопытно было наблюдать за лицом.
— В культурную столицу я по работе.
— По тревожному письму?
— По тревожному нас в Саратов или в Урюпинск. А сюда — по культурной потребности. Для ее удовлетворения.
— Потребности или надобности?
— Это откуда думать…
— А откуда можно думать? Разве не из головы? Есть варианты?
— Можно из прошлого. В Урюпинске мы тоже бывали. Можно из будущего. А если из настоящего — то по надобности. Согласны?
Новиков прищурил глаз. Какое разнообразие овалов предоставляет это лицо!
— А почему Вы решили, что я согласен? На мне написано, что я действую по надобности, и что я — не гласная, а согласная?
— Шутите?
— Ничуть. Я не умею шутить.
— Принято. Вы дольше обычного разглядывали облака для мужчины с такими набитыми кулаками, так что как раз наоборот.
— Так Вы — журналистка? — нахмурился мужчина, срезав линию про облака и про кулаки. Ближе к сути!
— Точно. Хотела быть писательницей, училась на филолога, а стала журналисткой.
Константин хмыкнул. Он не любит журналистов. Кто их сейчас на Руси любит, из честных то, из пахотных, из тех, кто в пахоту по нос да уши, когда свистят мушки над головой. Но говорить об этом девушке он не счёл уместным, разглядев в том свой профит.
— А дальше? То есть если из будущего?
— Из будущего? Ну, женой, матерью, переводчицей.
— Почему переводчицей? — не ожидал мужчина.
— Знание языков плюс работа на дому. А в секретарши не гожусь, я девица забывчивая и не обязательная. Больше ничего не умею. Мне ещё прочили в актрисы — за подвижное мое личико. Только актерство — не мое, актрисы — части речи зависимые.
— От режиссера?
— Нет, от костюмера… Вы ешьте, ешьте.