Барсуков дрогнул и заговорил. Допрос длился свыше четырех часов и измотал его настолько, что из носа пошла кровь. В камеру он возвратился, едва держась на ногах, рухнул на нары и провалился в темную, бездонную яму. Разбудил его дежурный по изолятору. Подошло время раздачи пищи. Вяло похлебав тюремной баланды, Барсуков снова завалился на нары. В ушах, словно заезженная пластинка, наперебой звучали голоса следователя и Иванова, а перед глазами плыл и качался потолок камеры. На нем, как на мутном экране, появлялись и исчезали физиономии Харламовых и Креста, они корчили рожи и смеялись. Барсуков сорвался с нар, закружил по камере, пытаясь освободиться от навязчивого кошмара, но жуткие сцены расправы Харламовых над своими жертвами не отпускали. Он потерял счет времени, но так и не нашел выхода.
За тюремным окном сгустились вечерние сумерки. Последний луч солнца скользнул по стене и погас. Дежурный по изолятору не спешил включать свет. Камера погрузилась во мрак, и на душе у Барсукова стало вовсе тоскливо. С затаенным страхом он ждал продолжения допроса. Бесконечно долго тянулись минуты, а его все не вызвали. Страх и темнота давили на него невидимым прессом. Наконец в камере включили свет, и сжимавший сердце ужас отступил, но ненадолго. В коридоре раздались шаги, кровь прихлынула к лицу Барсукова, а в ушах забарабанили тысячи невидимых молоточков. В замочной скважине заскрежетал ключ, звякнул засов, в проеме возникла рука, и с нее на пол вывалился сверток.
Прошла секунда, другая. Барсуков очумело пялился то на сверток, то на захлопнувшуюся дверь, и не решался взять. В чувство его привел запах жареного мяса, на него спазмами отозвался голодный желудок. Барсуков ринулся к свертку и развернул. В нем лежали румяный, пахнущий чесноком кусок свинины, хлеб и две сигареты. Его взгляд тянулся к ним, но что-то ему подсказывало, их положили не просто так. Он осторожно помял одну, из нее посыпался табак, взялся за вторую, и пальцы ощутили что-то твердое. Во второй сигарете находились грифель и записка, свернутая в трубку. Барсуков развернул ее, подошел ближе к лампочке, и перед глазами заплясали буквы.
«Прикуси язык. Помни о сыне. Требуй отстранения гэбэшников. Вали все на заводской бардак. Видики, телики — твой личный подарок. Чем располагает следак? Будешь молчать, вытащим из подвала».
Кто мог стоять за запиской, у Барсукова не возникало сомнений. В схватку вступили Харламовы, а они слов на ветер не бросали. За ними стояли не только «быки», «торпеды» и криминальная пехота, но и далеко не последние чины во власти. Продажные опера и следователи не один раз вытаскивали их и Креста из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Местная пресса каждый раз поднимала шум о коррупции в правоохранительных органах, и на этом все заканчивалось. Свидетели преступлений Харламовых либо загадочным образом исчезали, либо отказывались от первоначальных показаний, и милицейскому начальству ничего другого не оставалось, как только разводить руками.