Лопата упала. Парень упал. Карина побежала. Ее ноги были босы — она успела сбросить туфли.
Если бы она вздумала сесть в машину, Лагутин настиг бы ее возле дверцы, однако армянка оказалась умнее. Вместо того чтобы терять драгоценные секунды, она пересекла площадку, ряды кустов и выскочила на дорогу.
— Помогите! Спасите! Насилуют! Тут маньяк, маньяк!
Взвизгнули тормоза, автобус повело юзом и остановило поперек трассы, в нескольких метрах от фигуры Карины в красном платье. Еще до того, как на дорогу высыпали люди, Лагутин ринулся обратно. К счастью, ключи зажигания остались в джипе. Запрыгнув внутрь, Лагутин дал задний ход, развернулся и поехал по бездорожью.
До самой ночи он мыкался по проселкам, пока не добрался до железнодорожной станции, где пересел в электричку. Леониду звонить не стал, поскольку это не имело смысла. О чем говорить с человеком, вознамерившимся избавиться от тебя? Угрожать ему? Бессмысленно и глупо. Пусть лучше Леонид думает, что Лагутин сбежал и отказался от мысли получить свой гонорар. Так будет лучше. Чем внезапнее нападение, тем выше коэффициент полезного действия от эффекта неожиданности.
Оставалось выяснить, что связывало Леонида с армянской бандой, самой яркой представительницей которой являлась, несомненно, Карина. Лагутин не сомневался в том, что нападение в пентхаусе было осуществлено именно этой шайкой-лейкой. Уж больно почерк похож. Если разобраться в этой темной истории, то с Леонида можно будет уже не пятнадцать тысяч требовать, а в десять раз больше. В порядке компенсации и за сохранение конфиденциальности.
Глядя сквозь свое отражение в черном окне электрички, Лагутин вспомнил белое лицо Карины, ее блестящие алые губы, ее предложение поискать деньги на ее теле. Нежных чувств она у Лагутина не вызывала, однако желание он испытывал, и желание это сопровождалось чувством вины. Набрав Дашу, он сообщил, что будет лишь к десяти, не раньше.
— Все хорошо? — спросила она.
— Да, не волнуйся. Просто без машины не так все скоро получается, как хотелось бы. Сейчас вот на электричке тащусь.
— Тогда я ставлю картошку, — сказала Даша. — Ты ведь голодный приедешь.
— Не рановато? — усомнился Лагутин. — Разварится картошка твоя.
— Зато мне легче ждать будет. Вроде при деле.
Даша была смешная. И она была трогательная. Лагутину очень захотелось домой. Он удивился, но это было так. Он называл домом жалкую квартирку, в которой и не обосновался-то толком. И все благодаря Даше, благодаря ее присутствию. Когда Лагутин жил в своей квартире, он не чувствовал, что находится дома. А съемный угол таким домом стал. Это значило для Лагутина много, очень много.