— А наши… далеко ушли, — сказал, отдышавшись, Нурис.
Боггер ничего не ответил ему.
На ощупь достал из внутреннего кармана небольшую осветительную трубку из мягкого пластика и, встряхнув, перегнул её посередине.
Трубка, вспыхнув, засветилась мягким зеленовато-жёлтым светом.
Боггер поводил трубкой, наблюдая за плывущими по стенам тенями.
— Ты дорогу-то помнишь? — спросил Боггер командира.
Нурис наморщил лоб.
— Ну…
Даже в таком тусклом свете Боггер разглядел эту гримасу смущения.
— Мешок-то мой где?
— Я ребятам кинул, когда они уходили, — ответил Боггер. — Я уж, признаться, нас обоих похоронил… Ну, стало быть, чтобы добро не пропадало…
Нурис вздохнули потёр ладонью затылок.
— Добрый ты, Боггер, как я посмотрю. И оптимист, к тому…
Потом подумал и решительно сказал:
— Пошли вперёд! Сообразим как-нибудь…
— И то правда! — радостно согласился Боггер. — Чего тут стоять?
Он повернулся и быстрым шагом пошёл вперёд. Трубку он нёс на вытянутых руках, словно факел.
Шагов через пятьдесят они вышли к развилке.
— Куда? — спросил Боггер, попеременно всматриваясь то в правую от них галерею, то в леву.
— Аот ведь не ошибиться бы, после контузии это… — сокрушённо прошептал Нурис.
И спросил:
— А этого, светильника твоего, надолго хватит?
— На сутки, — уверенно ответил Боггер.
И тут, словно спохватившись, вздрогнул и спросил:
— Ты что, столько плутать тут собрался?
Нурис ничего не успел ответить.
Странный звук отвлёк их внимание.
Сначала тихий, едва слышный, потом — всё более и более отчётливый.
Из правой галереи… Да, точно — из правой?
— Что это? — удивлённо прошептал Боггер.
Сначала казалось… Да нет, вполне определённо.
Из правой галереи, откуда-то из темноты, явственно доносился приглушённый детский плач.
В тот день, на исходе Сезона Цветения, парк был почти безлюден. Так странно было в погожий, тёплый, полным солнечным мёдом день видеть парк пустым. Парк замер в коротком светлом сне, полдневном забытье, которое не тревожили тихие звуки лета.
В воздухе медленно плыли по ветру длинные серебристые паутинки, вспыхивая в разогретом воздухе прозрачными блёстками.
Деревья роняли с клонящихся к земле, отяжелевших веток оранжевый, красный и белый пух созревших семян. Подхваченный ветром, он взлетал в воздух, снова падал на землю, на усыпанные жёлтым и синим песком декоративные клумбы, на розовые камни парковых дорожек, на изумрыдную траву, перекатывался пушистыми, весело подпрыгивающими, будто играющими, разноцветными шарами всеми забытого, но так и не отменённого праздника.
Казалось, что теперь этот праздник только для них двоих. Пришедших в этот забытый парк.