Дети любят украшать школьные стены. Каждый класс старается. Однажды произошло событие, которое заставило учеников в Ульме по-иному посмотреть на стены своей школы.
На праздник, посвященный Советской Армии, пришла тетушка Евдокия. Кто ее не знает в селе? Это же колхозная доярка. Девчат на ферме учит раздаивать коров, а сама любит выхаживать телят. Хорошо выхаживает. Недаром ей премии вручают.
Пришла в школу тетушка Евдокия, и ее посадили в президиум, хотя, как уже было сказано, устраивался праздник, посвященный Советской Армии. Разве тетушка Евдокия участвовала в боях? Сколько себя помнили сегодняшние да и те, кто уже окончил школу и пять, и десять лет тому назад, знали по слухам от взрослых, что тихая и малоразговорчивая тетушка Евдокия всегда доила коров или выхаживала телят. Возможно, ее пригласили как передовую колхозницу. Конечно, заслуживает…
И вдруг директор школы объявляет: слово предоставляется Евдокии Георгиевне Никулаевской.
Надо было встать, подойти к трибуне, обтянутой красной материей, как делали все выступающие, а она все сидела и как-то странно улыбалась, глядя на притихших детей. Прошла, наверное, целая минута, а она все сидела и молча улыбалась. К ней наклонился директор и шепотом сказал:
— Евдокия Георгиевна, ребята ждут вашего слова… Все мы ждем…
И она ответила:
— Да, я знаю, он выступил бы лучше меня… Куда уж мне? Это мой Женя, сын. Еужен.
Она замолчала, теперь уже ненадолго. Директор еще стоял, наклонившись над ней, пытаясь понять, как бы ей помочь начать выступление, а она поднялась и пошла, но не к трибуне, а к лесенке в три ступеньки, что вела со сцены в зал.
— Лет ему было бы сейчас двадцать один, — сказала она, остановившись перед первой скамейкой в зале.
Ребята совсем притихли.
— Да, как раз осенью, после спаса родился… Теперь уже отслужил бы в армии. А может, и нет. В отпуск приехал бы… Пришел бы сюда… В форме, как полагается. Высокий такой, в отца весь…
Тетушка Евдокия тяжело вздохнула.
— Они меня схватили и начали выпытывать: «Где твой партизан?» Про мужа спрашивают. День спрашивали, второй. И еще день. Мы, говорят, тебе хорошо заплатим, много денег дадим. «У тебя было когда-нибудь много денег?» — спрашивает начальник их. «Нет, говорю, откуда они у меня возьмутся». «Так вот ты получишь двадцать пять тысяч лей. Только не даром. Мы повезем тебя на опушку леса. Куда? Ты сама покажешь. Там, где твой муж с партизанами скрывается, и ты скажешь им по радио несколько слов: выходите, иначе вам всем капут. Сложите оружие, и вас отпустят по домам. А дома дети голодные и жены плачут». Так он меня научает и даже деньги показывает, все новенькие бумажки. «Бери, говорит, построишь себе касэ под цинковой крышей, хозяйством обзаведешься. Муж при тебе будет, дети. Смотри, какой хороший карапуз у тебя». Это про моего Женю. На руках он у меня, пять месяцев ему всего от роду. «На кого его оставишь без материнского молока?» А им это как раз и надо, что я с малюткой на руках. Думают, поеду я с ними к лесу партизан уговаривать, а мальчик мой расплачется, и тогда там, в лесу, услышат этот плач, жалко им станет и Женю, и своих детей, оставленных дома, и все выйдут, руки вверх поднимут.