Бабушка отбирает у Лариски серый прямоугольник, пихает Толику в рот:
– Вот тебе мои продуктовые карточки, кушай. Жри, говорю!
Рот набивается безвкусной бумагой, Толик жуёт, слёзы текут.
– Жрите мои карточки! Подавитесь.
Толик давится, не может вздохнуть. Вырывается из сна, выламывается, открывает глаза: по потолку скользит синий мертвенный свет, мама тихонько стонет, отвернувшись к стене.
На спинке кровати сидит Лариска. Смотрит одним глазом, не моргая. Говорит:
– Горрох.
– Да какой ещё горох? – шепчет Толик, чтобы не разбудить маму. – Дура ты, ворона!
Лариска качает головой:
– Сам дуррак. Ларриса мудрра. Горрох.
Спрыгивает на пол, идёт к двери, ждёт. Толик вылезает из-под груды одеял, надевает валенки: холодно, буржуйка прогорела, едва подмигивает красными умирающими огоньками. Выпускает Лариску в коридор.
Лариска подходит к бабушкиной двери, смотрит на Толика:
– Горрох.
Толик берёт топор, вставляет в дверную щель. Нажимает, давит всем телом.
– Кррак! – радостно говорит дверь и открывается.
– Карр! – поддакивает Лариска.
Из комнаты веет холодом, но ворона идёт внутрь. Распахивает крылья, несколько раз поднимает, словно вспоминая, как это – летать. Подпрыгивает, шуршит крыльями, взлетает на шкаф. Приглашает:
– Горрох.
Толик вдруг догадывается. Стараясь не смотреть на бабушкину кровать, подставляет табуретку, лезет на шкаф. Просовывает руку в щель, нащупывает кругляши, много, очень много. Лариска годами прятала горошины, накапливала на чёрный день.
Толик смеётся:
– Кормилица ты, Лариска!
– Карр, – соглашается ворона.
Утром мама, получив от Толика полную наволочку горошин, растягивает губы в странной гримасе, словно забыла, как надо улыбаться. Глаза её блестят.
– Ты плачешь, мама?
– Это от счастья, Тополёк. Сегодня бабушку соберём, отвезём на саночках. Поможешь? Не страшно?
– Конечно, мама. Чего бояться-то?
– Брраво! – хвалит Лариска.
Когда замотанную в простыню бабушку стаскивают по лестнице, голова её стучит о ступени.
– Тук. Тук. Тук.
32. Тихвинская наступательная операция 2.0
Город, лето
Я слышал этот звук, я искал его источник. Бродил по раскалённым тротуарам, смотрел в бездумные лица людей, прикрытые козырьками бейсболок. Они спрятались за тёмными очками, они заткнули уши пластиковыми каплями, они не слышат и не хотят слышать, как грохочет над Городом:
– Тук. Тук. Тук.
Песчинки падают, словно авиационные бомбы, и разбиваются о стеклянное дно; время шуршит, истекая, тая, приближая финал, до которого никому нет дела; они играют в игры, строят дурацкие башни из кривых палочек и призрачные империи, они подносят ко рту плоские плитки смартфонов, как кустодиевская купчиха – блюдце с чаем, и хлебают иллюзию, неспособную утолить жажду, потому что мегабайтами не напьёшься.