– Трусишки французики, под землю закопались, думали отсидеться. А англичашки – за морем. Ничего, вот немецкие товарищи соберутся с силами и дадут им шороху! Французикам уже дали.
Толик соглашается: трусы и есть, буржуины жирные. Им бы только пролетариат грабить, а воевать не умеют. Серёжка просит:
– Давай поглядим?
Толик не решается: в родительскую спальню нельзя, мама ругает. Но сейчас мама и папа на работе, а бабушка ушла выступать перед рабочими, рассказывать про Гражданскую войну.
– Ладно, пойдём.
Идут на цыпочках, будто кто-то может услышать. Немедленно появляется Лариска, ругается:
– Дррянь, иррод, диверрсант.
Серёжка вздрагивает, замирает. Тихо спрашивает:
– Не налягавит? Нагорит тебе.
– Не должна, – неуверенно говорит Толик. – Ну чего ты, Лариска? Не тарахти. А я тебе гороху дам.
– Горрох, – соглашается Лариска.
Успокоенный Толик поворачивает ключ в замке, входят.
У ножика тёмное широкое лезвие, наборная ручка.
– Узбекский, называется «пчак», – объясняет Толик.
Серёжка осторожно трогает, довольно жмурится: острющий! Подходит к полке, гладит стекло. Банка огромная, как ведро, и с широким горлом.
– Специальная, из лабола… лаборатории, – с трудом выговаривает Толик. – Вдвоём пёрли, папа и его товарищ по работе. Там сказали: не надо в университет, какой-то начальник на папу накричал, обозвал «фасли»… «фалси»… Фикатором, словом.
– На фик послал, – кивает Серёжка. – Ну и хорошо, зато мы теперь можем посмотреть, кто бы нас в университет пустил?
Толик включает свет. Синеватая жидкость в банке блестит, и блестит жёлтый глаз с вертикальным зрачком. Серёжка ахает, как всегда: ящер и вправду страшный. Тёмно-зелёная пятнистая шкура, беззащитно-белое брюхо, гребень вдоль спины. Четырёхпалая лапа изнутри прижата к стеклу, словно хочет выдавить, словно ящер желает вырваться из прозрачного плена.
– Змей Горыныч, – шепчет Серёжка. – Только совсем маленький. Голова-то одна, ещё две не выросли. Хорошо, что твой папка его в банку засунул, а то бы летал тут с огнемётом в роте…
– Во рту, – поправляет Толик.
– Ладно, пусть во рту, какая разница? Главное, огнём бы плевался, пожёг нам всё.
– Чего бы он летал? Не самолёт, крыльев-то нет.
– Говорю же, маленький. Вон, бугорки на спине. Не выросли ещё крылья.
– Теперь уже не вырастут, – успокаивает Толик. – Он же дохлый.
– Не знаю, – шепчет Серёжка. – Мне кажется, он просто спит, вот как медведь в берлоге, как тепло настанет – проснётся. Гляди, лапу тянет.
Толик смотрит на прижатую к стеклу драконью ладошку, ему становится не по себе. Нарочито смеётся: