От Аждахова тоже ничего толком не добились, на допросах он держался нахально:
– Что вы мне вменяете, гражданин следователь? Что живым остался и шайку басмачей практически в одиночку ликвидировал?
– Не передёргивайте, гражданин Аждахов, выводите рака из-за камня. Лучше признайтесь, куда девали изумруд?
– Какой ещё изумруд? Не было такого.
– А вот уцелевшие бандиты рассказывают…
Следователь зачитывал показания, Рамиль нагло хохотал, хлопая себя по коленкам:
– Ой, не могу, рассмешили, гражданин начальник! Да кого вы слушаете? Они же сплошь тёмный контрреволюционный элемент, нажуются насвая и бредят. Вы дальше почитайте, про упавшего с неба ангела, обернувшегося драконом, да про то, как я с вырезанным сердцем их голыми руками душил. Тысяча и одна ночь, честное слово!
Словом, предъявить Рамилю было нечего, но и отпускать нельзя; в дело вмешалась Москва, распорядилась осудить на пять лет за служебную халатность и определила прямиком в СталОКБ.
Осуждённым общаться на тему своей работы было запрещено строго-настрого, под угрозой расстрельной статьи за разглашение сведений особой важности, но все и так знали: поэты занимаются сочинением особой силы лозунгов и песен, которые должны, воздействовав на подсознание народных масс, направить их на героические трудовые и боевые свершения, настоящим прорывом стал призыв «Комсомолец – на телетанк!»; особо ценились носители иностранных языков, в первую голову французского и английского, но те трудились, как раз наоборот, над мадригалами, напрочь отбивающими способность к сопротивлению. Отдельная группа этнографов и восточных филологов занималась изучением материалов, доставшихся от Николая Рериха, но с теми всё понятно: Шамбала, гималайская цитадель древних знаний. Художник, по дури вернувшийся в Советский Союз вслед за Максимом Горьким, и посаженный за моральное разложение и антисоветские рисуночки, разрабатывал новый шрифт для японских иероглифов; дело у него шло бодро, картинки были успешно испытаны во время боёв на Халхин-Голе, за что перспективный комкор по фамилии Жуков прислал художнику персональную благодарность, подкреплённую ящиком хорошего коньяка. Коньяк, конечно, выпила охрана, но и художнику вышло послабление: раз в месяц – пленэр в горах, разумеется, в сопровождении конвойного.
Чем занимался Аждахов, не знал никто. В курилке зэка трепались о всяком: что, мол, ему как представителю коренной народности, поручено изучать старинные памирские легенды или что Рамиль на самом деле секретный палеонтолог и занимается возрождением динозавров на предмет использования их в качестве тягловой и боевой силы; всё это, конечно, ерунда, пустые фантазии, рождавшиеся от скуки и тоски тюремного, как ни крути, существования.