Летом 1929 года он на месяц уехал из Праги, получив отпуск, который провел у матери в Анапе. И снова не узнал, что бдительные северокавказские чекисты опять запросили Москву, не пора ли «принять меры к его секретному изъятию», а Центр ответил намеком – не лезть не в свое дело.
Вспоминая о своем эмигрантском увлечении коммунистическими идеями, Быстролетов писал: «Равнодушный мир представлялся мне твердыней, которую надо взять с боя». Разведку он воспринимал как тайный фронт борьбы за освобождение человечества от оков капитализма. Но эта великая цель не всегда соотносилась с практикой, и Быстролетов порой удивлялся гротескности момента: на неприглядные операции и необходимые для его работы буржуазные прихоти уходили честные деньги рязанских и тульских колхозников.
«За всю зарубежную жизнь для себя я не сделал ни одного глотка алкоголя, не выкурил ни одной сигары и сигареты, не спустился ни разу в ночной кабак, – оправдывался Дмитрий Александрович. – Но я научился делать это для них [своих противников], и делал хорошо, совершенно естественно».[153]
Когда в Тайшете начальница медсанчасти попросила з/к Быстролетова нарисовать что-нибудь из заграничной красивой жизни, он припомнил берлинские «Фемину», «Какаду» и «всё, что было». Ни один любитель хорошенько повеселиться не мог пропустить «Femina-Palast» и «Kakadu» – самые большие и модные ночные клубы германской столицы. В одной из своих повестей Быстролетов обмолвился, какое это было редкое удовольствие – изображать «своего», заходя в бар или дансинг, и осознавать, что своей работой вколачиваешь гвозди в гроб старого мира.
Глава четвертая
Слово «надо»
Быстролетов недолюбливал печатную машинку. Слова подбирались легко и свободно, когда он брал перьевую ручку и склонялся над чистым листом бумаги. Наверное, это вопрос привычки. Ни в лагерях, где он украдкой сочинял книги, чтобы не сойти с ума, ни на явках резидентуры никаких машинок не было.
«Дорогие читатели, никогда не завидуйте разведчику, который надевает утром шелковый халат, днем садится за хорошо сервированный стол, а ночью спускается в дорогой кабак под руку с красивой женщиной, – выводил Дмитрий Александрович мелким округлым почерком. – Помните – у него в заднем кармане брюк припасен браунинг, чтобы вовремя застрелиться!»[154]
Конечно, это было преувеличением, эффектным акцентом. Оружие компрометирует, а нелегал старается избегать всего, что может дать повод усомниться в исполняемой им роли. В крайних же случаях оно становится аргументом силы – разведчик обязан спастись и выжить. Пистолет и еще не засвеченный паспорт ему в 1933 году в Лондон привезла жена. Он ходил тогда по лезвию бритвы, нутром ощущая опасность разоблачения… Быстролетов задумался, привычным жестом пригладил седую бородку и вдруг представил ее – нет, не Марию, а другую женщину. Ту, у которой и сорок лет спустя, если бы они повстречались, просил бы прощения на коленях. И он позволил себе записать убийственно откровенную фразу: