Известие пришло 17-го ноября, в 62-ой день рождения отца Джека. Джека похоронили в Бетеле, штат Коннектикут, 2-го декабря. Заупокойная месса прошла в Пелэме, штат Нью-Йорк, где он вырос, и церковь была переполнена. На той неделе газета Пенсильванского военного училища посвятила памяти Джека почти три страницы.
Впоследствии его мать написала вот это письмо, опубликованное в "Зе Пелэм Сан" от 13-го января 1966-го года:
"Дорогие граждане Пелэма,
17-го ноября пришла ужасная телеграмма с извещением о гибели Ланса во Вьетнаме в битве при Йа-Дранге. Он был, как вы знаете, мужем Барбары, отцом маленькой Камми и нашим единственным ребёнком.
Ожидая возвращения его тела, мы пытались собрать осколки наших разбитых сердец. Мы говорили себе: это божья воля. Бог лучше знает. И на минуту или час нам удавалось смириться в какой-то степени, но затем внезапно — старый свитер, шар для боулинга, фотография — и этот огненно-рыжий мальчик уже скакал по лестнице через три ступеньки или заворачивал за поворот на Мэнор-Серкл, давя на клаксон, сообщая нам, что вернулся из училища — из Африки — или из Форта-Беннинга, и наше смирение растворялось в неизменном осознании того, что он мёртв. Что мы никогда, никогда больше не увидим его милого лица.
Мы стали готовить похороны. Мы рассудили, что, поскольку школьные товарищи Ланса живут в районе городов Пелэм и Нью-Рошелл, мы привезём его на отпевание в его родной город. Мы созвонились с похоронным бюро Пелэма. Нам не хотелось навязывать свою печаль другим, и, думаю, глубоко внутри мы чувствовали, что, возможно, никого это не очень-то интересует, поэтому мы просили мистера Флада опубликовать короткое сообщение в газете и организовать короткую, простую панихиду.
Тело Ланса прибыло из Вьетнама самолётом. Мы собрались с духом и отправились в похоронное бюро. Глядя в дорогое лицо, мы чувствовали, как на нас рушится мир. Он участвовал в действиях, которые не назывались войной; он умер за тысячи миль от любимой страны; его кровь и кровь его бойцов, которых он так любил, стали частью земли Вьетнама, и не было ни оркестров, ни почестей, ничего — только три безутешных человека, стоящих возле гроба. Никогда не были мы так одиноки.
Позади нас тихонько отворилась дверь. Кто-то вошёл в зал. Это был мужчина. Он плакал. Он встал на колени. Помолился. Подошёл к нам. И сказал о нашем мальчике ласковые и добрые слова. Он ушёл. Но это стало началом того, что [один друг] назвал "стихийным проявлением любви к мальчику". И снова открывалась дверь, опять и опять. Люди текли в этот зал — люди, которые знали Ланса, люди, которые без стыда оплакивали его, люди, которым было не всё равно, благословенные, замечательные люди.