— Оглянитесь — одна искра и заполыхает так, что не выберемся.
У них есть ещё горстка завяленных на костре грибов, но без воды жевать вязкие корочки невозможно.
На третье утро, еле ворочая липким, подсыхающим языком, Дим предлагает, пока не поздно, вернуться назад: запастись водой, и больше не соваться сюда — обогнуть проклятое место по краю. Леда, видимо, экономя силы, ему даже не отвечает — молча встаёт и, сверившись с солнцем, чтобы определить направление, шагает прямо в палящий зной. Семекка тоже, ни слова не говоря, поднимается и тащится вслед за ней.
Не оставаться же одному.
Дим кое-как, злясь, цепляясь за дерево, под которым в забытье провёл ночь, выпрямляется. Скрипя суставами, делает один неуверенный шаг, другой… И снова начинается равномерное изматывающее хруп… хруп… хруп… Ноги проваливаются в мох, размалывая его в труху. А теперь к этому добавляются ещё и какие-то мучительные длинные всхлипывания. Дим не сразу, но всё же догадывается, что слышит собственное дыхание. Земля за ночь не успела остыть, сгустившийся воздух едва-едва протискивается в горло. К середине дня он уже перестает что-либо соображать. Мир расплывается зыбким маревом, в котором перемещаются неясные тени. Кажется, падает, споткнувшись, Семекка, и Леда, сама пошатываясь, помогает ей встать. Затем, кажется, спотыкается Леда, и они с Семеккой тянут её с двух сторон вверх. Всё это мгновенно улетучивается из сознания. Зато из марева появляется Нолла и что-то говорит, шевеля вспученными, как два валика, малиновыми губами. Слов, правда, не слышно. Они надуваются и лопаются беззвучными пузырями. А затем так же появляется тренер Максар, шепчет, растягивая и сминая, мягкое, будто резиновое, лицо: «Ты же мог победить. Тебе просто надо было быстрее бежать»… Он именно шепчет, звука в его голосе нет, но шёпот этот почему-то накатывается на Дима волнами жара. И появляется учитель Каннело — одни глаза громадных размеров, сквозь немощную серость их просвечивают деревья. В отличие от тренера, учитель не говорит ничего, но зрачки его скорбными каплями вдруг стекают на землю. А ещё через какое-то время Диму становится ясно, что он никуда не идёт, а лежит, уткнувшись лицом в колкий мох.
— Вставай, надо двигаться, — говорит ему Леда.
Только Леды здесь нет, есть лишь упругая зелень мха, которая щекочет кожу.
И тут до него доходит, что мох в самом деле зелёный, а не мертвенно-белый, не хрупкий, что он не высохший, а живой, и что от него исходит дух восхитительной сырости. Дим поспешно запихивает жёсткие стебли в рот, торопливо жует их, чувствуя на языке сок травянистой кашицы, вкус у неё растительный, волокнистый, но это не важно, а важно то, что это влага, настоящая влага.