Значит, где-то неподалёку должна быть вода.
Работая локтями, он проползает десятка два метров вперёд, и в самом деле — вот оно, неожиданное спасение: озерцо — не озерцо, лужица — не лужица, промоина в чёрной земле, поблескивающая такой же чёрной водой. Он зачерпывает её ладонью, плещет в лицо, глотает, опять зачерпывает, опять плещет, глотает, вспоминает наконец, что у него в рюкзаке есть кружка, высвобождает её и до краёв наполняет самым драгоценным напитком на свете…
Через час они, все втроём, лежат в тени ельника, заслоняющего их от солнца, на прохладном мху, успокоительно пропахшем водой, и постепенно, ещё не веря, что выжили, приходят в себя.
Леда вновь взяла командование в свои руки. Очнувшись, сразу же объявила, что после сильного обезвоживания надо соблюдать осторожность: пить небольшими глотками, с перерывами, чтобы усвоилось, иначе эффект будет противоположный.
Предупреждение запоздало. Минут пятнадцать назад Дима уже вывернуло наизнанку, когда он, не сдержавшись, напился до свинцовой тяжести в животе. Сейчас, впрочем, ему значительно лучше, он по одной срывает и языком давит во рту ягоды крупной черники, их кисловатый вкус приглушает остатки жажды.
Поляна выглядит не слишком приветливо. Ельник здесь сросшийся, плотный, во мраке его поблескивает проседью паутина. Из кочек черничника, старого, в ржавых скрюченных листьях, торчат громадные мухоморы со слизистыми бугорками на шляпках. Леда опять-таки предупреждает, что есть их нельзя, даже прикасаться опасно. Оживает она раньше всех. Уже сидит, разложив на коленях карту, и отмечает что-то на ней, бормоча под нос:
— Вот тут и вот тут… Если пойдём обратно, надо будет взять немного южнее…
— А ты собираешься возвращаться? — странным голосом спрашивает Семекка.
— Ну, когда-нибудь… я думаю… всё же придётся…
Дим приподнимает голову. Он изумлён: что значит «когда-нибудь»? О чём это она? Их ведь ждут в Аркадии, и чем скорее — тем лучше.
Семекка, будто прочтя его мысли, хмыкает:
— Лично я больше не намерена видеть эту популяцию хомяков.
Теперь поднимает голову Леда:
— Ну ты, мать… давай это… поаккуратнее…
— Да?
— Думай, что говоришь.
— А я, напротив, говорю то, что думаю, — отвечает Семекка. — Чем мы там, в нашей Аркадии, отличаемся от животных? Животные едят, спят, размножаются. Мы в Аркадии — едим, спим, размножаемся, разницы никакой. Единственное, что у нас нет живорождения, потомство выращивается в Инкубаторе. — Она снова хмыкает. — Ах да, извини, упустила: человеку, поскольку он обладает сознанием, требуется ещё и некий высокий смысл, чтобы жизнь его была, так сказать, полна… Ну так мы этот смысл имеем: ухаживание за цветочками, вырезание всяких фиговин из дерева, сочинение дурацких песенок, бег идиотов по кругу, лягушачьи прыжки… — что там ещё предлагает наш благословенный Эразм… Все при деле, все удовлетворены. Ни один хомяк ни о чём не задумывается… Счастье!.. Ух, как я их всех ненавижу!..