Ветер распахивает дверь, она с силой хлопает по стене; деревянная «крепость» содрогается, свет в лампе мигает и гаснет. Все погружается в непроглядную тьму. Выхожу в сад. Балатон ревет, шумит, зовет, зовет бороться, бросает вызов. Сбрасываю плащ, ботинки, промокшие брюки, хватаю плавки, но и их швыряю в угол и выбегаю за ворота. Шуршит камыш. Вхожу в воду, она набрасывается на меня, ластится, как собака, хватает за плечи, сползает вниз, снова вскакивает, тянется к лицу. Бросаюсь в ее объятия, ныряю, волны подбрасывают меня, дует ветер, вода бурлит, молнии озаряют противоположный берег, сверкает раз… другой… третий… четвертый… пятый… и гремит гром, его раскаты катятся вдаль, по берегу, по макушкам деревьев.
Дождь внезапно перестает, тонкие нити его обрываются, ветер брызжет водяной пылью, поднятой волнами. Бреду к берегу, вода заигрывает со мной, обдает спину, толкает, я падаю, поднимаюсь, смотрю на качающийся камыш, на поникшие прибрежные ивы над ним. Почти на горизонте виднеется серп луны. Отламываю оливковую ветку, укрепляю над кроватью, вдыхаю ее запах.
2
Утреннее солнце заливает ярким светом сад, золотит оливковый куст. В саду все заросло бурьяном и травой, в самом конце его — свидетельство рухнувшей давней мечты: разбросанные куски красного гранита и кирпичи, некогда аккуратно уложенные. Я кидаюсь в атаку на бурьян, яростно орудую мотыгой, затем лопатой вскапываю землю. Сияет солнце, любуется землей с высоты. Мое разгоряченное лицо блестит чуть ли не как солнце. Беру ведро. Колодец не далеко, на участке напротив. Вхожу в железную калитку. Круглый, как бочка, загорелый мужчина рвет горох.
— Здравствуйте, — произношу я каким-то чужим голосом.
— Здравствуйте, — отвечает он. Распрямляется, упираясь кулаками в поясницу. — Сосед? — Подходит ко мне, протягивает руку. — Рад познакомиться. Габор Надь, лауреат премии Кошута.
— Мате, — бормочу я.
— Ты, кажется, директор?
— Да.
Опуская ведро в колодец, я низко наклоняюсь над срубом, вслушиваюсь, как ведро гулко побрякивает, словно оттуда, из бездонной глубины, раздается глухой и грозный голос Антея. С полным ведром возвращаюсь к себе; на изборожденной глубокими колеями улице стоит мальчик в черных штанишках, жует хлеб, на лице его размазаны грязь и слюни. Он пристально смотрит на меня.
— Бу-у-у-у… — говорю я ему, проходя мимо.
— Бу-у-у-у… — отвечает он, оскаливая на меня острые зубки. Идет следом за мной и повторяет. — Бу-у-у-у… — Он хромой. Одна нога у него тоньше и короче другой.
Я снова принимаюсь копать. До полудня вскопал чуть ли не половину сада. Изнемогаю от жары, бегу к воде. Хромой мальчик, лежа на животе, достает со дна ракушки, состязаясь с мальчиком постарше. Дела его плохи: у старшего на шесть ракушек больше. Хватаю его за здоровую ногу, он тянется вперед, как заяц, попавший в капкан, извивается у меня в руках, роется в иле, извлекает ракушки — одна, две, три… а у соперника ни одной, мы уже догнали его… двенадцатая… пятнадцатая. Старший кричит, мол, так не считается, грозится растоптать все ракушки хромого. Из воды выходит красивая женщина, рукой проводит по прилипшему купальнику, словно придавая форму своей фигуре. Подходит к старшему мальчику, успокаивает его.