Вспомнил! Их написал Фитцель, Линкольн Фитцель. Стихотворение называется «Кто-то». Стихи случайно попали мне в руки, когда я учился в институте.
В телефонной будке было душно, я вытираю вспотевший лоб и иду дальше.
«Кто-то. Никто. Кто-то. Никто. Кто-то. Никто…» — выстукивают в такт мои шаги.
6
— Вы вызывали меня, товарищ Фюлёп? — спрашиваю я.
Он с удивлением смотрит на меня. Стоит передо мной, худой, высокий.
— А я думал, ты сам зашел. Мне просто хотелось поздравить тебя с благополучным исходом, с оправданием и условиться о том, чтобы ты зашел в начале будущей недели. Ведь сегодня у тебя совещание, к тому же суббота? — Последние слова он произносит вопросительно, подняв брови.
Я молча усаживаюсь в кресло. Садится и он. Берет сигарету, неторопливо закуривает, затем разламывает ее пополам и дымящуюся половинку вставляет в янтарный мундштук. Проделывает он эту операцию тщательно, голову склоняет набок, чтобы дым не попал в глаза, щурится, и вид у него такой сосредоточенный, будто он занят сейчас самым важным делом на свете.
С Андрашем Фюлёпом я знаком, пожалуй, лет десять. Мы встречались на философских диспутах, там и познакомились. Но знакомство наше долго оставалось шапочным, я даже не знал, где он работал, и до сих пор не знаю, какой он пост занимал в то время. Одно могу сказать: спорили мы с ним отчаянно. Он лет на пять старше меня, высокий, худой, темноволосый мужчина, когда-то работал слесарем, окончил вечерний факультет политехнического института. Снова мы с ним встретились здесь, в этом кабинете, в шестьдесят первом году.
— Я ушел с совещания, — помедлив немного, признаюсь я. — Убежал как угорелый. Не дает покоя этот случай с Гергеем…
Он перестает возиться с сигаретой, мундштук застывает у него в руке, окурок слабо дымит… Я принимаю его за мостовой кран, вижу взбирающегося вверх человека… Встряхиваю головой.
— Тебя ведь оправдали. В чем же дело? — спрашивает он с некоторым недоумением.
— Видишь ли, товарищ Фюлёп, — говорю я, не в силах сдерживать рвущийся наружу поток слов, — меня преследует все это, особенно после суда. Я заявил там, что виновным себя не признаю, и тогда действительно так и думал. Но теперь твердо убежден, что сказал неправду. И меня терзает какое-то роковое противоречие, которое я никак не могу разрешить, нечто вроде…
Попыхивая сигаретой, он, непроизвольно воскресив в памяти свою давнишнюю интонацию, иронически вставляет:
— Не все явления в мире можно объяснить причинностью, которую мы абстрагируем из законов природы. Для их объяснения необходимо учитывать еще и фактор свободы. — Резко изменив тон, он продолжает: — Правильно я сказал? Кажется, это тезис третьей антиномии Канта? А ты смог бы привести контртезис? Нет? Тогда позволь мне. Свободы нет, в мире все происходит исключительно по законам природы. — Он наклоняется ко мне, кладет ладонь на мое плечо. — Ну, говори, что с тобой? Почему ты в таком отчаянии? Уже подготовил себя к тюремному заключению и теперь разочарован?