(Вон уже наш дом.)
Нечего мечтать о высоких материях, будем довольствоваться земными радостями.
(Здесь надо перейти на противоположную сторону.)
Приходится считаться с фактами.
— Товарищ директор!
Внезапно, словно аркан, наброшенный из-за угла, чей-то голос заставляет меня застыть на месте. Не может быть, наверно, мне померещилось.
— Товарищ директор! — как цепкие руки, тянутся ко мне из темноты эти слова.
Я резко поворачиваюсь и бегу. Желание спастись овладевает всем моим существом, как безумный мчусь через площадь, по цветочным клумбам, газонам. Стряхнуть с себя этот аркан, высвободиться…
— Товарищ Мате, подождите! — недоумевая, кричит кто-то позади, шумно и тяжело дыша.
— Нет! — громко отвечаю я, но спотыкаюсь и падаю, прямо в траву…
Шаги умолкают, и я совсем рядом слышу прерывистое дыхание.
— Товарищ Мате…
Это голос Кёвари, я узнаю его. Хочется провалиться сквозь землю, и я изо всех сил прижимаюсь к ней. Веду себя как мальчишка. Так продолжается несколько минут. Наконец здравый смысл берет верх. Я медленно поднимаюсь, вытираю руки, здороваюсь.
— Добрый вечер, товарищ Кёвари.
Он ловит мою руку, пожимает ее, некоторое время пристально вглядывается, затем вдруг обнимает меня. Лицо мое все еще горит от стыда. Приходится лавировать, искать выход из положения.
— С чего это вы расчувствовались, что за сентиментальности! — пытаюсь я перейти на повелительный тон.
Он разжимает объятия. Лицо его остается в тени. Беру его под руку и вывожу на свет.
— Ну-ка, дайте поглядеть на вас! Бегать, как вижу, вы умеете. Не очень задыхаетесь?
Скулить хочется, а я громко смеюсь. Тащу его дальше, прямо через клумбу. Мы садимся на скамейку.
— Ну, рассказывайте, как ваши дела? Ах да, мы же перешли на «ты». Как ты очутился здесь?
Он совсем смущен, что-то лепечет. Вначале я плохо понимаю, потом постепенно выясняется, что он хочет сказать мне. Уже третий день, как он поджидает меня здесь. Приходил на завод, как мы договорились на лодочной станции, и с тех пор разыскивает всюду. Ездил на Балатон, разговаривал с Гизи…
— И безуспешно? — поддеваю я его, а в душе все еще не могу оправиться от стыда и страха. Но тут я перегибаю палку, ибо он, обозлившись, переходит в наступление.
— К чему этот тон, товарищ Мате! Он не подобает тебе и не соответствует твоему нынешнему положению. Мне нужно поговорить с тобой, причем очень серьезно.
— Ну что ж, пожалуйста! — сдаюсь я.
3
Кёвари говорит долго, обстоятельно. На заводе он узнал об истории с Гергеем — я ему вскользь сказал о ней ночью, на берегу Дуная, но тогда до него не дошло, — о том, что я сам хотел подняться на кран, но Гергей опередил меня. Слышал о суде, о моем оправдании, наконец, исчезновении…