Вскоре у нее родилась идея открыть ателье (бог мой, на что она рассчитывала, ведь они были настолько бедны, что могли унести в кульке все, что купили бы на оставшиеся деньги!), и она открыла его, причем на бойком месте, возле собора. Принимала заказы на поднятие петель на чулках, на мелкий ремонт одежды, вплоть до штопки, и вела торговлю, не требовавшую больших денежных средств. Ее заведение, по моим представлениям, выглядело просто шикарным. Но я мог лишь издали поглядывать на двери ателье, так как Йолан не разрешала приходить туда никому из родных.
Именно по этой причине я и перестал ходить к ней. Мы не могли уже так непринужденно и весело болтать, как прежде, я достиг того возраста, когда и у меня появились секреты, и иногда мне до дрожи хотелось рассказать ей, услышать ее мнение (пусть говорит хоть два часа подряд), но для этого мало встретиться наспех и, уплетая бутерброд с джемом, задавать вопросы. А бутерброды с джемом были у них для меня тем же, чем на богослужении просвира; бабушка за этим строго следила, всегда, когда я приходил, кормила меня ими. Бывало, не успею я доесть один бутерброд, как она намазывает другой.
Так вот, значит, как обстояло дело с этой моей тетей, о которой спросил Пали, сидя на столе.
— А-а, Йолан, — проговорил я наконец.
— Она. Ну, расскажи о ней. Когда ты видел ее последний раз?
— Что о ней рассказывать? — угрюмо ответил я. — Если ты собираешься учинить мне допрос, я уйду на свой кран. Я же никогда не просил и не прошу тебя рассказать мне о твоей бабушке.
Он продолжал жевать, никак не реагируя на мои слова.
— Ну, как знаешь, — бросил он. — Значит, она действительно твоя тетка?
— А тебе что, всю мою родню перечислить до седьмого колена? И так уж столько наговорил!
— Помолчи! — нетерпеливо и даже грубо, что для меня было непривычно, прикрикнул он. — Словом, слушай меня. — Он стал сразу очень серьезным. — Хочешь быть ближе к нам, работать с нами? Ни о чем не спрашивай, не кривляйся, хватит притворяться ничего не понимающим. Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь. Я поручился за тебя и несу полную ответственность, потому и говорю с тобой. Хочешь или не хочешь? Отвечай только на этот вопрос, заданий пока никаких выполнять не будешь. Всему свое время.
Что же ему ответить? Немало я уже знал от Пали, от Йолан, да и от отца раньше кое-что слышал. Ну а больше всего, конечно, от Йолан. Мать чаще всего именно ее поминала недобрым словом. И вот сейчас, сидя на пропитанном маслом столе рядом с Пали, я все это отчетливо представил себе. Мир — это огромное поле битвы, на котором сражаются два гиганта; каждый из них располагает огромной армией, один, светлый, борется за правду — и это начертано на чем-то похожем на знамя, а другой выступает носителем мрака, мерзости и порока. Что поделаешь, кое в чем я все еще оставался мальчишкой. Но Пали я не сказал об этом. Только глубоко вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха. Я даже выпятил грудь, вообразив себя очень важным деятелем, к мнению которого прислушиваются, ждут от него чего-то; он живет не только для себя, как, например, мальчишка, играющий во дворе в футбол ради собственного удовольствия, он уже завоевал широкую популярность, его принимают в настоящую команду. Я переживал нечто подобное, но, возможно, все-таки не совсем то, потому что человек в двадцать лет подчас еще не в состоянии разобраться в своих чувствах, а тем более не умеет выразить их. И в этом нет особой беды, он еще молод, ему верят на слово, не требуют, чтобы он глубоко обосновал свои чувства, свое мнение. Бедой это может стать в том случае, если он навсегда остается таким.