В конце улицы показываются прохожие. Я делаю вид, будто прогуливаюсь, дохожу до угла… Впрочем, зачем прятаться?.. Останавливаюсь возле бывшей корчмы, царапаю ногтем стену, пропускаю мимо себя людей и возвращаюсь. Заглядываю в окно. Стекло в комнатной двери занавешено, чтобы с улицы нельзя было увидеть, что делается в освещенной кухне. Ищу чью-нибудь тень, что-нибудь похожее по очертаниям на нее. Хоть какие-нибудь признаки, свидетельствующие о том, что здесь живут Гергеи. Может быть, спросить у соседей? А что, если меня подведет голос? Если начну заикаться? Если не смогу произнести его фамилию?
Я вхожу в подворотню, и мне кажется, что надо пригнуться, до того здесь все низко, мрачно, безрадостно, стены черные, будто их закоптили. Во дворе стоят в ряд вросшие в землю деревянные сараи, посредине колодец с воротом, возле дверей цветы, плющ. Все так, как тогда. Справа первая дверь, краска потрескалась, через крохотное оконце просвечивает желтый свет, кружевные занавески, за ними другие, более плотные.
Надо постучать.
Я протягиваю согнутый палец, но стукнуть не решаюсь. Надо бы прислонить его, и он сам застучал бы, потому что дрожит. Нагибаюсь, делаю попытку разобрать надпись на медной табличке. «Гергей». Неподалеку открывается дверь, выходит мужчина, останавливается. Путь к отступлению отрезан.
Стучу.
Тишина.
Снова стучу.
Голос пожилой женщины:
— Кто там?
Мужчина во дворе крякает, громко сплевывает.
— Кто там? — слышится уже ближе.
— Старый друг.
Женщина медленно открывает дверь, словно боясь впустить в дом новую беду.
Передо мной стоит Эржи. Но прежняя, а та, которую я видел на похоронах. Усталая, худая, старая.
Она не узнает меня. Я молчу. Она тоже. Смотрит, шире распахивает дверь, чтобы получше разглядеть.
— Кто вы? — спрашивает она, все еще не узнавая меня.
Я вхожу, свет от висячей лампы падает на меня.
— Яни Мате! — вскрикивает она, подносит руку к губам и как подкошенная падает на стул, хватается руками за стол, опрокидывает корзинку, из нее выкатывается клубок и исчезает под шкафом. Со звоном падает спица, а следом за ней — недовязанный пуловер.
Я тихонько закрываю за собой дверь, но продолжаю держаться за ручку, словно меня здесь подстерегает опасность и я должен быть готовым в любую минуту бежать.
Выцветшие светлые волосы рассыпались по столу, среди них ни одного седого.
На кухне все почти так же, как и тогда: справа белый шкаф, слева стол, покрытый пластиком, стулья, умывальник, вешалка для полотенец. На стене фотографии: их дочери в подвенечном платье, Пали в молодости — когда он вышел из тюрьмы. Кто-то стоит рядом с ним. Подаюсь вперед, чтобы получше рассмотреть. Да, ошибки быть не может — это я. Я и Пали. Две тощие фигуры.