— Ну конечно, — смиренно сказал Гербрухт. — Плату мы должны внести тебе?
— Мне, разумеется. Я тут городской рив. С вас три монеты. — Он протянул руку.
Гербрухт был не самый смышленый из людей, поэтому просто вытаращился, что являлось лучшим ответом на столь возмутительное требование.
— Три? — воскликнул я. — Да мы в Лундене одним обошлись!
Высокий неприятно улыбнулся:
— Дедуля, плати три. Или ты хочешь, чтобы мои парни обшарили твою жалкую лодку и забрали то, что нам понравится?
— Ясное дело, нет, — обрел дар речи Гербрухт. — Заплати ему, — бросил он мне.
Я достал из кошеля монеты и протянул высокому.
— Неси их сюда, дубина ты этакая! — потребовал он.
— Несу. — Я заковылял через лужу.
— Кто ты такой? — спросил высокий, сгребая серебро с моей ладони.
— Его отец, — сказал я, кивнув в сторону Гербрухта.
— Мы паломники из Фризии, — пояснил Гербрухт. — Мой отец хочет попросить исцеления у шлепанцев святого Григория в Контварабурге.
— Все так, — закивал я.
Свой амулет в виде молота я спрятал под кольчугу, а оба моих спутника были христиане, и на шее у них висел крест. Ветер рвал солому из кровли таверны, вывеска в виде бочки опасно раскачивалась. Дождь не ослабевал.
— Черт бы побрал этих чужеземцев-фризов, — пробормотал с подозрением высокий. — Еще и паломники! С каких это пор паломники носят кольчугу?
— Это самая теплая одежда, какая у нас есть, — проговорил Гербрухт.
— Да и корабли данов рыщут в море, — вставил я.
Длинный осклабился:
— Дедуля, староват ты для драки, и уж тем паче с датскими викингами! — Он снова посмотрел на Гербрухта и добавил язвительно: — Священные шлепанцы вам понадобились, значит?
— Прикосновение к туфлям святого Григория исцеляет больных, — подтвердил Гербрухт. — А отец мой страдает от горячки в ногах.
— Многовато вы захватили паломников, чтобы вылечить ноги одного старика, — недоверчиво заметил высокий, кивнув в сторону «Сперхафока».
— По большей части это рабы, — пояснил Гербрухт. — Некоторых мы собираемся продать в Лундене.
Высокий внимательно смотрел на «Сперхафок», но мои парни или сидели, сгорбившись, на банках, или забились под рулевую площадку. День был пасмурный, лил дождь, никто бы не разобрал, рабы это или нет.
— Вы работорговцы? — спросил он.
— Так и есть, — подтвердил я.
— Тогда вы обязаны уплатить пошлину! Много у вас невольников?
— Тридцать, мастер, — сказал я.
Длинный помедлил. Я понимал, что он прикидывает, сколько запросить.
— Пятнадцать шиллингов, — изрек он наконец и протянул руку.
На этот раз уже я вытаращился на него, и его ладонь легла на эфес меча.