— Это правда? — спросил я.
— Правда! — горячилась Эдгифу. — Этельстан будет править Мерсией, а подлый поросенок — двумя другими королевствами. До тех пор, пока мой брат не победит его. Тогда королем станет мой Эдмунд.
Безумие, снова подумалось мне. Чистой воды безумие. Судьба, эта прихотливая сука, в очередной раз удивила меня, и я пытался убедить себя, что все это меня не касается. Пусть Эльфверд и Этельстан воюют между собой, пусть саксы режут друг друга, стоя в крови по колено, а я пойду на север. Но коварная сука все еще не наигралась со мной. Этельхельм жив, а я дал клятву.
И нам нужно было спешить.
По возвращении в гавань мы погрузили захваченные щиты, оружие и кольчуги в трюм «Сперхафока». Это был товар для продажи. Корабль находился на три или четыре фута ниже уровня пристани, и Эдгифу наотрез отказалась прыгать и не давала себя перенести.
— Я королева, — подслушал я ее жалобу, высказанную спутнице-итальянке. — А не какая-нибудь рыбачка.
Гербрухт и Фолькбальд отодрали от пристани две длинные доски и соорудили подобие сходни, которой Эдгифу после недолгих препирательств и пришлось воспользоваться. Во время рискованного спуска ее сопровождал священник. Ее старший сынишка Эдмунд последовал за ней и, немедленно бросившись к куче трофейного оружия, вытащил из нее меч с себя самого размером.
— Пацан, положи его! — крикнул я с пристани.
— Его следует называть принцем, — укорил меня поп.
— Принцем я буду звать его только после того, как он заслужит этот титул. А ну положи! — (Эдмунд меня не послушал и попытался взмахнуть клинком.) — Положи меч, мелкий засранец!
Мальчишка не подчинился и только уставился на меня с вызовом, перешедшим в страх, когда я спрыгнул на палубу «Сперхафока». Малец разревелся, но тут вмешалась Бенедетта.
— Если тебе сказано положить меч, положи его, — велела она спокойно. — И не плачь. Твой отец — король, однажды и ты сам можешь стать королем. А короли не плачут. — Женщина бросила клинок обратно в кучу. — Теперь извинись перед лордом Утредом.
Эдмунд посмотрел на меня, пробормотал что-то неразборчивое, потом опрометью убежал на нос «Сперхафока» и уцепился за материнские юбки. Эдгифу обняла его и сердито взглянула на меня.
— Лорд Утред, он не мог причинить вред, — отрезала она.
— Он не хотел, но вполне мог, — сурово ответил я.
— Госпожа, мальчик и сам мог порезаться, — напомнила Бенедетта.
Эдгифу кивнула, даже улыбнулась, и я понял, почему она назвала итальянку своей драгоценной подругой. В Бенедетте угадывалась уверенность, заставляющая предположить в ней защитницу Эдгифу. В ней проступала внутренняя сила, не уступающая внешней привлекательности.