К вечеру мы с трудом доползали до своих коек, а иногда вырубались, даже не раздеваясь, утром устраивая вялую потасовку за первенство в душевой, естественно, за исключением меня.
Не помню, когда у меня так болели все мышцы тела, и это при том, что работая в конторе, я исправно посещала тренажерный зал, сдавала нормативы и каждый день подтягивалась на турнике, тренируя руки. Все-таки за пять лет моей постликвидаторской карьеры я потеряла былую форму.
К слову, о руках. Их Стэнфорд заставлял держать в тонусе достаточно забавным методом: на полигон привезли здоровенное оцилиндрованное бревно, и вот именно им парни и «баловались», всей командой поднимая и опуская его на вытянутых руках. И если ребята тягали бревно разделившись на тройки, то Стэнфорд запросто справлялся с ним в одиночку.
Меня он к столь «интимному» спортивному снаряду не подпускал, всегда отправляя на турник и ворча, что женщинам поднимать тяжести нельзя, потому что им еще предстоит рожать.
Почему-то в такие моменты слишком остро ощущалась моя неполноценность, с которой я давным-давно смирилась. И хотя Стэнфорд ничего не знал о моей беде и говорил это не специально, слова его вонзались как нож под ребра, причиняя мне боль. Он заставлял меня чувствовать себя бракованной женщиной, и вновь задавать себе один и тот же вопрос: «Кому я такая нужна?»
И это хорошо, что после физических нагрузок начинались практические постановочные испытания, в ходе которых мы на лету выпрыгивали из пиккеров, спускались на лонгдаках в дымящиеся провалы, телепортировались из вот-вот грозящих взорваться зданий и участвовали в операциях по освобождению заложников, потому что во время их я забывала вообще обо всем, превращаясь в какого-то робота, бегущего, прыгающего, стреляющего и снова бегущего.
Мне даже начала нравиться такая жизнь. Я перестала видеть мучающие меня сны. Полный ресет. Как будто из памяти стерли все ненужное, оставив только безликую пустоту, в которую я проваливалась, едва моя голова касалась подушки.
Единственным раздражителем оставались сообщения от Стэнфорда, с завидным упрямством каждый день посылаемые Питу. Я читала их, закрывшись у себя в каюте, и злилась на Просто Бога буквально до одури.
Какого черта? Почему он не оставляет попыток разыскать Шо? Что же такого есть в девушке, прячущейся за чужой внешностью, что не дает ему покоя? Зачем она ему так нужна?
Я перебирала в своей голове тысячи вариантов, каждый раз отметая один за другим, и снова терялась в догадках. Что-то странное было в его желании поговорить с Шо. Какая-то совершенно не свойственная Стэнфорду одержимость, хотя, возможно, мне только казалось, что я начала понимать его как человека. И все же, чужая душа — потемки. Куда мне разбираться со Стэнфордом, когда я своих поступков объяснить не могла? Чем настойчивее он хотел встретиться с Шо, тем сильнее мне хотелось узнать, зачем ему это надо. И ведь умом я прекрасно понимала, что отправившись на встречу с ним в ее аватаре, совершу очередную глупость. Но… Стрелять и мазать. Какой, в задницу, ум, когда речь шла о Стэнфорде? Такое чувство, что я стремительно тупела, как только он подходил ко мне слишком близко. Меня откровенно несло: то нарывалась, выдавая едкие колкости, то городила откровенную чушь, за которую самой потом было ужасно стыдно.