А когда в деревню втянулись фургоны и бойцы бросились пить чай, Ваня подсел к Кулаге:
— Запиши: что же это — у аги семьдесят десятин, несколько сот баранов. А прочие имеют только по пять десятин, лошадей не имеют. Издольщики хрипят от своей бедности. А земли, смотрю, много, да все — не́пашь.
— Какой делаешь вывод? — поинтересовался Кулага.
— Сто бедных будто сильнее трех богатых. Но власть…
— Вот-вот! Вопрос, у кого экономическая власть!
Только во сне Ваня был безмятежен: ему снился летний день на шолецком цветущем лугу. Лежит в жаркой траве. Синее небо ослепляет. Он кладет лепестки мака на глаза и будто спит. Но солнце все же проникает в зрачки сквозь веки, а сзади подкрадывается Аннёнка…
Тоскливо и тревожно на этой обратной дороге. Перевал, красивая долина Чорак-Кезю, тополевые рощи, виноградники, поля. А люди-то где? Глубокое молчание давит…
Ущельем взошли наверх — насмерть заморозились. В дубняках, в зарослях вереска на склонах резал глаза неживой белый снег. Длинные иглы сосен были черные, аж синие, как штыки. Кругом покой и грусть. Тоска, как было у Кемика…
Все гористее и жестче путь, долина стала тесниной и зажимает, словно берет в плен, грозит не выпустить…
Однажды в излучине реки показались сарайчики соляного промысла. Внутри горы была соль. Соленые ручьи текли в эти вот, на берегу, впадины, и соль оседала. Сейчас рабочие собирали ее, двигались как тени. К проезжим на дорогу вышел тепло одетый человек с тростью — эксплуататор! Государство сдает промысел частному лицу. Рабочие кормятся у него, а получают всего пять лир в месяц. Несправедливость!
На вопрос относительно профсоюза хозяин ответил, что есть братство рабочих-солянщиков, такая организация. «Вот, называется братство, — подумал Ваня, — а жизни чего-то нет». Жалел этих людей, и было неловко — будто он какой миллионер, может, а не помогает страдающим.
Не предполагал, что так близко примет к сердцу судьбу Турции. Что же все-таки с ней будет? Думалось, предстоящее везде и повсюду — революционное, вот-вот отступят черные силы отовсюду. Но тут же мысль начинала двоиться: либо в скором времени все сбудется, либо — упущен момент! Хоромские повсюду укрепятся, и предстоит новая борьба. Раздвоенные сваи в землю не забивают, раздвоенная мысль никуда не идет. Томился, пока не вспоминал речи Фрунзе и Мустафы Кемаля и что украинская делегация выполнила поручение как надо.
Длится и изматывает дорога. Арабаджи кропотливы, с пустяком возятся час, передний выбрал худой объезд, все ругают его: «Осел, ишак! Обиженный аллахом!» — однако едут следом. «Равнодушие, — страдал Ваня. — Нет огонька. Отчего?»