Но кто-то оторвал от него жену. Субхи решил, что это хорошо, может быть, она спасется. Удары сыпались со всех сторон, били кулаками, палками и прикладами ружей. За криками не слышно было стонов.
— Люди, честные товарищи, слушайте меня! — кричал Субхи, как на митинге. — Сейчас, прошу вас, не отзывайтесь, чтобы не погибнуть с нами. А потом поведайте всем, что убивает нас не турецкий народ. Вместе с коммунистами и с кемалистами он добивается освобождения родины. Нас убивает черная толпа. Она зверствует, потому что боится света…
Их стали теснить к морю. Субхи двигался последним. Упав, он увидел на мостовой, что товарищи оставляют на ней свою кровь…
…Наступила ночь. Всем велели спуститься в моторную лодку. Субхи почуял, что в лодке его жены нет — ни голоса ее, ни прикосновения. Пощадили? Видимо, осталась в городе. Пощадили!
В лодке было спокойно, боль стала тупой. Лодка мерно покачивалась на волне, пока не трогаясь. Тишина, все будто заснули. Верно, утром вывезут на пустынный мыс, там убьют… «Но наша жизнь без нас продолжится, — легко и торжественно думал Субхи. — Турецкая молодежь ее продлит».
На память пришли молодые лица товарищей, студентов стамбульского университета, сходка, страстные речи о судьбе страны, о лидерах, пролагающих дорогу человечеству. Кому дать Нобелевскую премию мира? Профессора с усиками, как у немецкого кайзера, с пеной у рта выкрикивали: «Гинденбургу, Гинденбургу!» Но студенты освистали их, выгнали и потребовали: «Ленину, только Ленину!» Вывесили большой портрет его.
Субхи вспомнил, как он с женой поехал в Москву и был на Первом конгрессе Коминтерна. Он, Субхи, говорил с трибуны. Его слова будто вновь зазвучали сейчас, он услышал самого себя: «Уважаемый учитель товарищ Ленин… турецкая молодежь своим выбором показала всю свою привязанность…» Жизнь продлится и после того, что произойдет утром…
Тысячи молодых не стали погибать под завоевательным знаменем Энвер-паши. Ушли. Крестьяне с ними тоже. А в партизанской армии они пошли за независимость в бой! Военнопленные в России стали красными добровольцами. Их тысячи, турецких красноармейцев, они живут.
Субхи почувствовал, что и сам оживает. Но в этот момент взревел заведенный мотор на корме, лодка отчалила. Одновременно в уши ударил чей-то пронзительный вопль тут же, в лодке, и сразу за бортом послышался тяжелый плеск, кого-то выбросили в море. У своей груди, где раскрылся потерявший пуговицы френч, Субхи увидел блеснувший в темноте широкий немецкий штык. За ним надвигалась тень человека.
— Стой, погоди! — невольно крикнул Субхи, схватился за штык, но только порезал себе руки… В следующее мгновение он ощутил возле сердца острую и сразу мягкую последнюю боль…